Из Настойчивого острова (Insistent Island) *
Цирцея
Он спал с ней, ибо научил Гермес, что
отказываться было б пагубно. И вновь, и
снова весь год тонул в ее приливе тёплом
и медленном златого моря августа. От
“Твое лицо божественно, когда ты
кончаешь” прошли они до “Слабость человека
люблю в тебе” и до “Ты слаб”. Свои резоны
есть у зимы, как и у лета. Он ушел,
когда остаться было б пагубно.
Сирены
Дивился он — встревожен, беззащитен —
тому, что звук не звук был, а иное что-то.
Будто в ухе луч солнца, благоуханье,
лишь слуху доступное, окрыленность и
восторг полета. Выше музыки настолько,
насколько выше речи музыка. В сердце
такое божественное эхо зазвенело,
что вдруг он понял, что́ самим богам — святыня.
И все это — из миндалин трех жалких
старух, поющих так бездумно, как паук
плетет тенета. Голод — вещь коварная.
Навсикая
Сказала, что хочет в мужья Одиссея.
Отец и рад был устроить женитьбу.
Но дело-то было глубже, опасней
для безмятежного этого мира. Весь
тот год захлестывали ее волны
смятенья, беспамятства. “Где была я,
до того, как попала сюда? Как попала?”
Жалкий островок на краю пустого места.
Негордый народец, воевать не склонный
и бряцать оружьем до того, что нарочно
поселились в месте, никому не нужном.
Торговать по мелочи, врагов умасливать: жены
ткут, мужья — пляшут! Ни героя, ни поэта
средь них. “Не затем ли и рождена я?”
Ежевечерний пирок их. Папаша, скуластый
царек, и простушка-царица, корова. Жуют
свою глупую жвачку, как мулы безмозглые.
Когда за мячом укатившимся тринадцатилетняя
девчонка едва не влетела в просоленного,
изголодавшегося, жилы да кости, изгоя,
сиявшего неким Ахиллом в лучах рассвета,
спросил он: “Ты богиня иль смертная, дева?” —
ответом внезапным к вопросу, что так ее мучил:
“Кто я? Кто эти люди? Что они сделали
с настоящим отцом моим, с матерью настоящей?”
Перевёл на русский Дмитрий Манин
* Настойчивый остров (Insistent Island) — гибридное произведение, не эссе и не перевод, а поэтический ответ на бесчисленные воплощения Одиссеи; в частности, на прозаический перевод Сэмюэля Батлера. Стихи писались около тридцати лет, и их синергия оказалась незапланированной и неожиданной.
