Главный зал почтамта в Джерси Сити преисполнен мраморного великолепия. Приглушенный звук шаркающих ног усиливается эхом, посетители общаются шепотом – говорить громко здесь неприлично. Посетители ведут себя сдержанно, с достоинством. Возможно тут помогают правила социального дистанцирования, но дело не только в этом: в людях включается какой-то внутренний цивилизационный механизм. Пересекая порог почтамта, вы сразу переноситесь в двадцатые годы прошлого столетия. Такое перемещение во времени усмиряет непокорных, и мне кажется, что стоящие в очереди передо мной выглядят чуть подавленно. За стойкой я вижу почтового работника – мужчину средних лет, с вандайковской бородкой. Его движения спокойны, но отточены, он явно «знает свое дело». Однако очень быстро становится ясно, что знания эти не ограничиваются его профессией:
— Так, давайте-ка взглянем, что тут у нас. Хмм… Хмм… Германия. Кlingt gut für mich как сказали бы наши немецкие друзья. Посылка отправляется в Германию. Родители, да?
— Нет, как раз наоборот – я родитель, посылаю кое-какие вещи своему сыну…
— А сын… дайте-ка я подумаю… в Лейпциге.
— Именно.
— Вы сейчас удивитесь, но мне кажется, я знаю, чем зарабатывает на жизнь ваш сын… Вот спросите меня, ну, правда, спросите. (Я вижу, как ему хочется, чтобы я спросил.)
— Ну хорошо, чем же он зарабатывает на жизнь?
— Он… (выдерживает драматическую паузу) ИНЖЕНЕР! Ну как? Удивлены? Хотите узнать, как я угадал?
— Ну, честно говоря, вы не совсем угадали. Он не инженер. С чего вы взяли, что он инженер?
— Вот черт, а я думал, что угадал. Ну ладно, иногда бывают случайные осечки. Так вот, как я угадал…
— Но вы не…
— Неважно, почти угадал. Посылка отправляется в Лейпциг, так? А теперь скажите мне, чем знаменит Лейпциг?
— Ну, тут нужно подумать… не знаю… Кажется, Бах там жил. А еще у них там есть монумент Битве Народов, довольно кошмарный…
— Ну хорошо, хорошо… Бах, войны… Но чем этот город действительно знаменит, так это своим университетом, одним из лучших в Германии. А в университете… сказать? … один из лучших инженерных факультетов во всей…?
— Германии?
— Цельтесь выше – не только в Германии, но и во всей Европе! Вот как я угадал род занятий вашего сына!
— Да, но всё-таки он не инженер…
Почтовый служащий игнорирует мою реплику и приступает к взвешиванию коробки и заполнению какого-то бланка. Просит предъявить водительские права, чтобы сверить написание моего имени. Когда он протягивает их мне обратно, улыбка его широка и радостна:
— Ваше имя!
— А что с ним?
— Подождите, не говорите мне ничего, я сам угадаю… Украинское… нет. Русское… нет. Польское! Так?
— Ну немного польское, хотя я родился в России…
— Ага! (он буквально лучится счастьем) Ну тогда у меня для вас есть еще один сюрприз. Сказать? Я знаю полное имя вашего сына!
— Ну это легко, это имя адресата на бланке отправления…
— Вот вы меня не хотите услышать. Я имею в виду не то, что вы написали на коробке, а его ПОЛНОЕ имя. Сказать?
Я киваю с недоумением, одновременно ощущая прилив какого-то странного предвкушения.
—Его полное имя – ЯН МАКСИМОВИЧ МАТУСЕВИЧ (в его голосе — торжество, без обычной приглушенности).
Вообще-то я впечатлен: почтамт Джерси Сити и неожиданно передо мной этот служащий, разбирающийся в русских отчествах. Не сомневаюсь, что моего выросшего в Штатах сына по имени отчеству еще никто никогда не называл. Если бы не социальная дистанция, я бы с удовольствием пожал руку этому бородатому вундеркинду. Услышать, как твое имя превращается в отчество… в этом и впрямь есть нечто потустороннее и чрезвычайно приятное. Мой новый друг приходит в совершенный восторг от моего изумления, собственный успех явно будоражит его, он настроен не останавливаться на достигнутом. Его желание удивить меня поражает своей интенсивностью. Откуда такая потребность? Люди, способные испытывать сильные, непреодолимые желания, всегда восхищали меня. Он не выпустит меня на свободу, пока я полностью не подчинюсь его воле. Я сдамся на милость победителя – как Наполеон сдался под Лейпцигом – и это отделанное мрамором почтовое отделение станет памятником моего поражения. Я украдкой оглядываюсь, опасаясь, что наша беседа слишком затянулась, но позади меня никого нет – очередь чудесным образом рассосалась, и теперь у стойки нас только двое… плюс эхо. И именно в этом момент, ослепленный своей победой, он делает один неверный шаг:
— А теперь скажите мне, как зовут вашего отца.
Зачарованность момента испаряется. Этот ход конем настолько предсказуем, до такой степени очевиден, что я чувствую глубокое разочарование. Обнаглевший фокусник зарвался и раскрыл свои профессиональные секреты: —Посмотрите в эту шляпу. Видите кролика? Нет? Его там нет. Посмотрите – он у меня за спиной, я сейчас вытащу его за уши. Вот он кролик! Показать еще фокус? Может карточный?
Нет уж, хватит, спасибо большое. Слишком уж все прямолинейно. И я не назову вам имени моего отца. Никто никогда еще не обращался ко мне по имени отчеству, и в мои планы не входит впервые испытать это удовольствие в опустевшем здании почтамта, в городе Джерси Сити штата Нью Джерси. Разумеется, в разговоре с ним я вовсе не так резок.
— Слушайте,— говорю, — Давайте оставим эту увлекательную игру на потом, мне действительно нужно бежать – оплаченная парковка скоро истечет и да и вообще куча дел…
Он пожимает плечами и мне очевидно, что он расстроен. Но как настоящий профессионал он знает как преодолеть разочарование. А может мы не такие уж и разные, как мне показалось вначале? Мы оба владеем искусством обуздания желаний, мы признаем свои ошибки и поражения и принимаем их последствия. У нас много общего…
Я оплачиваю доставку, которая стоит безумно дорого (можно подумать, что Лейпциг на Марсе), он молча распечатывает квитанцию с номером отслеживания и отдает ее мне. Но не в руки. Он оставляет ее на прилавке, а сам тихо удаляется в дальний угол внутреннего офиса, прячется в свою раковину. Кивает мне – все готово, можете идти, будем надеяться, что счетчик парковки еще не истек, кому нужны эти штрафы. Он корректен, профессионален. И этот его стоицизм вызывает во мне обостренное чувство вины, растапливает мое сердце. Я медленно бреду к вращающейся входной двери (столь тяжелой, что толкать ее приходится обеими руками), останавливаюсь, поворачиваюсь и направляюсь обратно к стойке. Он все еще там, но меня он не замечает, он смотрит в пространство, неторопливо поглаживая бородку. Он выглядит брошенным, забытым…
— Послушайте, — говорю я. Он перестает теребить бородку и поворачивается на мой голос, но продолжает смотреть не то мимо, не то сквозь меня. — Имя моего отца… Вы спрашивали… Григорий… Гриша.
Он вдруг оживляется, выныривает из своей задумчивости, и на его лице появляется тихая и радостная улыбка:
— Какое красивое имя… Гриша. Русское, да? Ладно, идите скорее к своей машине, пока ее не эвакуировали. Берегите себя, хорошо? Берегите себя, МАКСИМ ГРИШЕВИЧ!
Авторский перевод с английского
