Мой дед был казнен в Москве 19-го декабря 1937 года. За день до расстрела был суд, на котором он был приговорён; его арестовали семнадцатого октября, и только к концу второго месяца пыток, предшествовавших суду, он подписал ложное признание. Я видела его фотографии в раннем детстве, и, хотя мне никто ничего не говорил, я всегда знала, что дед невиновен. Однажды он явился мне во сне и сказал, куда мне идти и что мне делать, чтобы вернуть его к жизни. Я пошла туда, куда он велел. Как только я сделала то, что он мне поручил, я его увидела. Он стоял передо мной – высокий, хрупкий. Он был явно выше, чем все члены моей семьи. Одновременно, он был явно слабее. Когда я его осторожно повернула, то увидела дыру в затылке. Он боялся солнечного света, и, постояв передо мной немного, он отошел в тень, и я поняла, что он борется с желанием спрятаться в каком-нибудь темном углу, развалиться на мелкие куски, снова превратиться в пыль. Я держалась за него обеими руками, чтобы он не ушел, не стал пустотой. Я повела его на улицу, где ветви деревьев приветствовали его после стольких лет отсутствия. Нашла тень под деревом, возможно, это был дуб, во всяком случае, дерево было очень большое, щедро дарящее тень. Там я поставила своего деда. Он стоял, опираясь на дерево – защищенный от солнечного света и случайных прохожих. Я сказала, что должна его ненадолго оставить, надеюсь, не более, чем на несколько минут, и, пока меня не будет, сказала я, он должен стоять там и не пытаться никуда уйти, он должен просто стоять и ждать, пока я не вернусь с машиной. Ты не понимаешь этот новый мир, сказала я, ведь всё изменилось, мир совсем другой, другие люди. Что-то заблестело в его глазах, они наполнились влагой, и почему-то я интерпретировала это как «да». Уходя, я все время оборачивалась, хотела убедиться, что он все еще там, все еще жив. Моя машина была припаркована за шесть кварталов от дерева с тенью. Я побежала, чтобы поскорее вернуться. Когда я села в машину, то увидела, что придётся долго ждать: передо мной стояла целая колонна автомобилей. Время тянулось медленно, хотя мы ждали, наверное, не более десяти минут, пока полицейский наконец не открыл проезд по переулку, и все перестали гудеть, и я последовала за другими машинами, ехавшими в неправильном направлении по улице с односторонним движением. Наконец я вышла из машины и увидела дерево, к которому я прислонила деда. Деда не было. Я искала его везде, исследовала каждое дерево, каждый куст, стучала во все двери. Некоторые двери захлопывались мне прямо в лицо, кто-то из тех, в чьи двери я неутомимо стучала, жалел меня, большинство смотрело на меня пустыми глазами, услышав, что я потеряла деда. Я не говорила им, что воскресила его из мертвых, что он был замучен и расстрелян сталинскими приспешниками восемьдесят лет назад. Если Большой террор и миллионы жертв для большинства всего лишь сказка, то разве реалистично ожидать от них какой бы то ни было реакции на исчезновение человека, в существование которого никто не верит? И, конечно, у меня нет никаких доказательств, кроме этих слов, которые я повторяю каждому встречному, в надежде, что кто-то видел человека с дырой в затылке, слепо идущего по улицам нашего беспощадного города.
