Впервые Кафку я взял в руки на третьем курсе на съемной даче в Шереметьево. Дело было в январе, но, помню, слышна была оттепельная капель, барабанившая по подоконнику; время от времени страшно орали кошки. Вечерами за стеной хозяева пили водку и смотрели трансляцию сеансов гипноза. Поначалу они заглядывали ко мне – позвать присоединиться, но я отнекивался учебой, хотя сессию сдал досрочно. За оттаявшим окном чернели и покачивались от ветра ветви сада, меж облаков ярко горели звезды. Иногда шедшие на посадку самолеты сокрушали дачу, все в ней тогда плясало и тряслось, как во время грозы, и с лосиных рогов над каминной полкой сыпалась пыль. Я перевернул последнюю страницу «Процесса» и понял, что только что закончил читать некий библейский текст. Вот тогда-то мне и пришло в голову, что литература – нечто, что не меньше участвует в создании мира, чем некогда случившийся Большой Взрыв. Это понимание началось именно с Кафки – наверное, потому,что в нем сила творения литературной вселенной отчетлива, как натяжение струны при звучании скрипичного концерта. В конце концов, роман «Америка» написан исключительно на основе не личного опыта, но понимания опыта вообще. Кафка невозможный писатель per se – поскольку ключ, крючок, на который он ловит читателя: смотреть в корень без жалости к себе и миру; он не столько приободряет, сколько дает понять, чем мир на самом деле является – дном, от которого можно лишь оттолкнуться. Иными словами – цветаевскими словами: «На твой безумный мир. Ответ один — отказ». Но Кафка идет дальше: он отталкивается от самого отказа и как-то ухитряется парить за счет ритуала удивления. Была такая история в немецком концлагере. Собрались узники-евреи праздновать субботу. Но перед тем, как приступить, решили вынести на обсуждение насущный вопрос: есть Бог или Его нет. И пришли к выводу: нет Бога. И тут настала пауза. Никто не знал, что делать дальше. Но как-то само собой получилось, что все вздохнули и стали читать субботнюю молитву… Разве автор этой истории не Кафка? Разве Кафка не дает что-то большее, чем вера в хороший или не очень конец? Что-то более надежное, чем самый мир – понимание мира.
