1

Это название пришло ко мне в обеденный перерыв в субботу 4 августа 2007 года, когда я заканчивал голубцы и потягивал зеленый чай из пластикового стаканчика. Бетонный пол в кафетерии был изношенным и потрескавшимся, но не очень грязным. Зеркальные стены, украшенные пластиковыми орхидеями, отражали покупателей в универмаге «Сыктывкар», находившимся в одноименном городе. Сыктывкар? Я подозреваю, что очень немногие знают, где этот город находится. Это столица Республики Коми, которая по размерам почти не уступает Франции.

Иногда в качестве заголовков кураторских проектов я использую фразы, которые приходят ко мне словно ниоткуда. Пытаясь понять их значение, я погружаюсь вглубь собственного мышления, отсеиваю все неясности для того, чтобы сформулировать суть. Сначала они имеют смысл только на инфра-интеллектуальном уровне [1]. Если бы я мог сразу определить «континентальное бессознательное», я, возможно, не стал бы применять его для описания выставки, которую я собираю для художественного музея Эстонии.

Ее тема — современное искусство и культура в республиках Мордовия, Удмуртия, Марий Эл и Коми. Там, рассеянные по северо-востоку России, проживают народы, родственные финнам и эстонцам. Жители Запада, как правило, не подозревают об их существовании, и некоторые люди даже предполагают, что я сам придумал эти странно-звучащие названия. Эстонцы, однако, стараются не терять из виду своих дальних родственников, постоянно напоминая Европе об угрозах их выживанию, предоставляя стипендии их студентам, организуя этнографические экспедиции и культурные фестивали.

Но когда я впервые предложил идею выставки современного искусства о «финно-угорском мире», мои эстонские коллеги были потрясены. Зачем проводить время в тех глухих местах, которые даже специалисты называют «периферией периферии»? [2] Зачем разжигать этноцентрические настроения среди эстонцев? Зачем возрождать программу культурного сотрудничества из мрачных советских семидесятых, когда эстонская интеллигенция увлеклась финно-угорской мифологией и сблизилась со своими далекими родственниками?

Я признаю, что мне нравится сама туманность, таинственность проекта, но мой интерес не ограничивается открытием новых направлений и заполнением последних белых пятен на кураторской карте мира. Более двадцати лет я хотел отправиться на северо-восток и посетить эти неизвестные, но не экзотические места.

Это желание зародилось во мне в июле 1986 года, когда я изучал основы финской грамматики в университете Турку. На доске секретарши я заметил маленькую карикатуру, вырванную из газеты и напечатанную на грубой бумаге: два пещерных человека в шкурах, жестикулируя, спорят у костра. Непонятная подпись кириллицей с обилием восклицательных знаков сопровождалась пометкой на полях карандашом: «Всемирный конгресс финно-угроведов. Сыктывкар, 1985».

В прошлом году у меня наконец появилась возможность побывать во всех четырех республиках на деньги, предоставленные Европейским Союзом. Теперь, когда до открытия выставки в ультрасовременном художественном музее KUMU в Таллине осталось несколько месяцев, я начинаю понимать, что может означать «континентальное бессознательное». Я рассматриваю это как продуктивную метафору, которую я могу применить к области, которую я одновременно открываю и создаю.

«Область» — это, конечно, еще одна метафора, наряду с «землей», «территорией» и «провинцией», упоминание которых неизбежно в любом тексте о жизни народов. География финно-угров настолько обширна, что оправдывает добавление в этот список «континента».

«Бессознательное» всегда очень хитро устроено: оно ускользает от определений, поэтому мы обречены постоянно наполнять его новым смыслами и переописывать. Как и другие теоретики бессознательного, Фрейд осознавал эту дилемму. Он разработал три дополняющих друг друга точки зрения для описания и объяснения бессознательного: «Когда нам удалось описать психический процесс в его динамическом, топографическом и экономическом аспектах, мы должны говорить о нем как о метапсихологическом представлении». [3]

Топографическая точка зрения Фрейда проистекает из многих бесплодных попыток поместить сознание в определенные участки человеческого тела. Я не первый, кто перевернул это рассуждение и предположил, что земля, территория и континент имеют собственное сознание, которое может проявляться или не проявляться в людях, населяющих их. Человек становится единым с горизонтом, проникает в подземный мир и мир верхний, превращая темные внутренности Земли в великолепные изделия из металла. Все это, конечно, старая образность.

Но как обстоит дело с бессознательным? Не можем ли мы представить себе бессознательное земли, территории или континента, коль скоро некоторые психические операции, свойственные человеку, наблюдаются за пределами индивидуума?

По словам Фрейда, подавление — самая важная из таких операций. Подавление вытесняет из сознания определенные вещи и скрывает их. Метафора подавления (психической репрессии) часто применяется к политике, и ее можно распространить на политическую и культурную географию. Подавленные провинции, страны или континенты — это территории, изъятые с ментальной карты. С топографической точки зрения они стали бессознательными.

Этот проект потребовал от меня глубокого погружения в культурную специфику. Я приобщился к миру мордвы, удмуртов, мари и коми «из первых рук» (через полевые исследования) и посредством чтения. Хотя они практически не существуют для внешнего мира и вскоре могут стать невидимыми даже для самих себя, я надеюсь, что итоговая выставка устранит репрессии и самоподавление, которые загнали эти народы в подполье, а также осветит возможные значения «континентального бессознательного».

Введение в революционную уралистику

Подобно бессознательному, Евразия нечетко очерчена, обширна и угрожающе таинственна. Сегодня этот термин, как правило, появляется в смутно-зловещем контексте: в рекламе круглых столов с пожизненным президентом Казахстана или в отношении агентов неоимпериалистической культурной политики, таких как «Евразийская Академия Телевидения и Радио» в Москве. Это брендовое название, которое навряд ли связано с чувством радости или дружественной экзотики.

Однако Евразия вызвала значительный лингвистический и культурный интерес. Большинство языков в Европе связаны друг с другом и с языками Индии и Ирана. Общеизвестно, что финский, эстонский и венгерский языки не являются индоевропейскими, но немногие неязыковые специалисты знают других членов языковой семьи, к которой они принадлежат. Она названа в честь не очень заметных Уральских гор на севере России, где, как решили географы, континентальная Европа становится Азией. Филологическая конвенция гласит, что древо уральской языковой семьи имеет два ствола — самодийский и финно-угорский — и одну выделяющуюся свободно прикрепленную ветвь — саамскую или лапландскую.

Самодийцы или самоеды (это уничижительное русское слово, означающее «каннибалы») делятся на четыре кочевых или полукочевых племени, общая численность которых в настоящее время составляет 30 000 человек. Они называют себя ненцами, энцами, селькупами и нганасанами и живут на севере Западной Сибири, недалеко от Урала.

Из угорских языков сохранились три. На хантыйском и мансийском языках говорят всего 15 000 человек в богатой нефтью Западной Сибири. С другой стороны, на венгерском языке говорят почти пятнадцать миллионов человек, что делает его крупнейшим финно-угорским языком. Несмотря на некоторые сложные теории, никто не смог объяснить, как и почему эта угорская нация оказалась на Дунае и в Трансильвании, не потеряв своего языка.

Группа финских языков делится на четыре подгруппы. Три из них — пермская (коми-зырянский, коми-пермяцкий, удмуртский языки), марийская (горномарийский, луговомарийский) и мордовская (эрзянский, мокшанский) — сохранились в северо-восточных районах европейской части России, где на них говорят около трех миллионов человек. Прибалтийско-финская подгруппа (состоящая из финского, карельского, вепсского, водского, эстонского, ливского и нескольких меньших промежуточных диалектов) является четвертой и самой большой. На финском говорят около пяти миллионов человек. Около миллиона говорят на эстонском, в то время как другие языки малочисленны и сокращаются.

85 000 саамов разделены на несколько небольших групп с разными языками или диалектами, которые рассеяны по северным частям Норвегии, Швеции и Финляндии, а также по Кольскому полуострову в России.

Кажется, что финно-угроведение отмечено легким эмоциональным беспокойством. Финно-угры, в качестве артикулированных, саморефлексивных наций, моложе своих исторических соперников, говорящих на германских, славянских и тюркских языках. Финноязычное большинство в Финляндии разработало языковую идентичность в качестве терапевтической стратегии для исцеления ран, полученных в составе Шведского Королевства на протяжении более шести веков. Некоторые наблюдатели, и не только из России, обвиняют эстонцев в чрезмерной компенсации за долгую историю иностранного господства, когда те требуют излишней лояльности от своего русскоязычного меньшинства. Финно-угорские народы России иногда называют себя наименее уважаемыми национальными меньшинствами своей страны.

Находясь под давлением, финно-угры стремятся найти убежище в близости своей культуры к природе, ее интимности и преемственности. За исключением венгров, они жили скорее обороняясь, чем нападая. Их сдерживаемая агрессия чаще всего направлена внутрь и может перерасти в саморазрушение или самоуничтожение.

Группа художников «Археоптерикс» в Ижевске, столице Удмуртии, несколько лет назад сделала об этом проект. Согласно местной традиции, когда не получается отомстить за несправедливость, остается одно крайнее средство — повеситься на пороге злодея. «Udmurt Hangings» (2004) представляла из себя куклы художников Максима Веревкина и Анфима Ханыкова, свисающие с рекламных щитов компании, которая не заплатила им за работу. Как и ожидалось, это вызвало скандал, так как прохожие приняли чучела за настоящие трупы.

Время от времени некоторые финно-угры отправляются в крестовый поход против своего предполагаемого подчиненного статуса. Интересный недавний случай — так называемая революция в уральской лингвистике, которую начали Калеви Виик (Финляндия), Аго Кюннап (Эстония) и Янош Пуштай (Венгрия) в начале девяностых годов после распада Советского Союза и радикальных последствий этого события для этих трех стран.

Общепринятая теория утверждает, что уральские языки образуют семью с «генетически» определенными взаимоотношениями: гипотетический протоязык существовал около 8000-4000 лет назад в районе Уральских гор, а затем постепенно разделился на различные языки, часть из которых существует и сегодня, а другая часть исчезла. Среди исследователей нет единого мнения о точном времени или географическом ареале этих исторических процессов. Некоторые утверждают, что предки современных финно-угров изначально населяли всю лесистую территорию северо-восточной Европы и составляли субстрат для всех последующих человеческих обществ.

Субстрат — это чрезвычайно емкая лингвистическая концепция, разработанная независимо от психоанализа, но во многом напоминающая бессознательное. Субстрат — это не просто слой, лежащий в основе определенного языка, но слой глубинный, вытесненный, который иногда наносит ответный удар по видимой поверхности, чтобы отомстить за свое безмолвное теневое существование. Фрейд хорошо выразился: «содержание бессознательного можно сравнить с аборигенным населением разума».[4]

Некоторые эксперты утверждают, что прото-уральский язык мог быть создан как lingua franca — язык, сконструированный для облегчения торговли между различными лесными народами, которые не могли общаться иначе. Рационализированная грамматика уцелевших уральских языков могла бы служить напоминанием об этом изобретении.

Но у трех революционеров есть гораздо более смелые идеи. Они видят уральский язык первым языком не только всей северо-восточной, но и северо-западной Европы. Они предполагают, что он пережил последний ледниковый период (23 000-19 000 лет назад) в так называемом «Украинском убежище» и вернулся на север и запад континента, когда ледники начали таять.

Виик, Кюннап и Пуштай говорят о еще двух убежищах: одно на Пиренейском полуострове (давшее начало баскскому языку) и другое, меньшее по размеру, на Балканах (где переждал ледниковый период прото-индоевропейский язык). Их ключевое идеологическое предложение состоит в том, что предки финно-угров, занимали лучшие части Европы, такие как Британские острова, Нидерланды или Скандинавию. Умаление размеров индоевропейского убежища — это также терапевтическая ретроактивная коррекция современных реалий.

Но авторы этой восхитительно спекулятивной теории, осужденной всеми «научными» уралистами, идут еще дальше. Они отказываются от генетической (непрерывной) модели для объяснения межъязыковых отношений и возвращаются к менее модной смежной модели языкового союза — Sprachbund — которая работает с физической близостью и языковым сдвигом (обмен языками между популяциями) в качестве параметров.

А почему бы и нет? Неопровержимые доказательства, которые могли бы подтвердить или опровергнуть любую теорию о происхождении языка, хранятся где-то в не записанном прошлом, и мы не можем раскрыть их, пока не обнаружим скрытые возможности диахронического чтения мыслей. Как жаль, что революционные уралисты обнажили себя перед разрушительной критикой, использовав печатные источники. Они не смогли облачить свое собственное бессознательное в соответствующие научные одежды. Они начали играть по правилам своих критиков-оппонентов вместо того, чтобы обосновывать достоинства спекулятивной мысли. На уровне объяснения существующих явлений их теория также иногда чрезмерно сложна. Посмотрите, например, на этот отрывок из Кюннапа:

Я попытаюсь установить [sic] порядок предполагаемых языковых сдвигов в уральской языковой группе. 1) Прежде всего саамы переняли финскую языковую форму. 2) Мордвины переняли язык манси или в основном говорили на манси. 3) (Часть) самоедов переняли угорскую языковую форму. 4) Манси, говорящие на мордовском и (угроязычные?) самоеды, переняли финно-саамскую языковую форму. Саамы, возможно, сохранили некоторый субстрат от другого (баскского?) языка, угры — некоторый субстрат от палеосибирского типа (от самоедов?), самоеды — некоторый субстрат от палеосибирского (частично также угорского?) типа, мордва — некий субстрат из угорского (мансийского?) типа языка. [5]

Бессознательные или полусознательные желания могут заразить даже самые обширные континенты. Все народы, которые их населяют, имеют свои собственные претензии на величие, которые часто включают в себя желание указать буллеру или обидчику его место. Лингвистика, этнология, археология, история и другие гуманитарные дисциплины часто, гораздо чаще, чем принято считать, движимы неизученными коллективными эмоциями: гордостью и негодованием, ожиданием и разочарованием. Культуры и нации, которые обеспокоены своим статусом, даже чаще, чем другие, иллюстрируют эти тенденции.

Странное рождение России

Несмотря на всю свою эпическую историю страданий от рук доморощенных и иностранных тиранов, Россия — молодая нация, которой не больше тысячи лет. Несмотря на желание навести страх на своих более мелких соседей и глобальных конкурентов, Россия беззащитна и неоднократно сталкивалась с серьезными угрозами собственному существованию.

Я всегда думал, что лучший способ понять Россию — это увидеть ее глазами нерусских меньшинств с их собственными версиями истории: вторжение и изгнание, неповиновение и подчинение, коллаборационизм и обструкционизм, репрессии и самоподавление. Эти «чужеродные» народы (по-русски «инородцы» — дореволюционный термин, который уже не является политически корректным) продолжают добавлять свою семантику ко все еще возводящейся семиотической надстройке российского государства.

Этнолингвистический облик современной России, как и всех других европейских стран, является результатом миграции населения, начавшейся в темные и плохо описанные Средние века, после распада объединенной Римской империи. Считается, что распространение говорящих на славянских языках народов на восток началось в пятом веке из неопределенной области где-то в Центральной Европе. Некоторые исследователи помещают ее в белорусские топи, которые сейчас обезлюдели из–за аварии на Чернобыльской АЭС.

Мигрирующие славянские племена в конечном итоге привили свой язык балтийскому и финно-угорскому населению, жившему в лесах к востоку и северо-востоку. Ятвяги и голядь, меря, мурома и другие племена, имена которых теперь забыты, вскоре оказались вытеснены в субстрат современного русского языка. Россия постоянно подрывается изнутри инаковостью и разнообразием. В этой якобы централизованной империи мы вряд ли найдем хотя бы один регион или район, полностью однородный в культурном отношении, или влиятельных персон без какой-либо нерусской «крови».

Ленин был родом из Симбирска на Волге и считал калмыков своими предками. Калмыки, «отставшие» (от тюркского qal- — «оставаться», «отставать») — монгольский народ, поселившийся в степях юга России. Сталин был из Грузии и наполовину осетин. Осетины, северный персидский народ, могут похвастаться самым большим числом наград «Герой Советского Союза» (почетное звание выдающихся воинов Второй мировой войны) по отношению к численности населения. Владимир Путин, нынешний лидер, чьи обработанные в фотошопе фотографии продаются в книжных магазинах по всей России, утверждает, что его предки были вепсами — прибалтийский финский народ, насчитывающий около 8000 человек и не имеющий литературного языка или даже официально утвержденной орфографии.

Царская Россия не оказывала официальной поддержки своим нерусским меньшинствам. В лучшем случае их просто могли оставить в покое. Они занимали видное место во многих крестьянских восстаниях семнадцатого и восемнадцатого веков. Несмотря на то, что православные миссионеры насаждали свою религию, христианство никогда не было широко распространено среди мордвы, марийцев и удмуртов, которые до сих пор считают себя последними язычниками Европы.

Февральская революция 1917 года вызвала беспрецедентную волну политической активности среди малых национальностей империи. Большинство финно-угорского крестьянского населения поддерживало эсеров, выступавших за радикальную земельную реформу. Тем не менее энтузиазм по поводу политических новшеств не утих после прихода к власти большевиков, и региональные коммунистические правители обеспечили себе определенную автономию после гражданской войны и голода в начале 1920-х годов.

Сталин, который в то время был народным комиссаром по делам национальностей, запустил программу послереволюционного строительства наций для нерусских народов, в том числе политику коренизации («укоренения») для воспитания индигенных административных и культурных элит. В тридцатые годы, закрепив за собой центральную власть, он резко поменял приоритеты.

Тем не менее постепенно была создана система национальных хоумлендов. Внутренняя миграция, смешанные браки и сокращение школьного обучения на языках, отличных от русского, привели к широкой ассимиляции финно-угров в 1960-х и 1970-х годах, и в конечном итоге они стали меньшинствами в своих собственных Автономных ССР. Их было двадцать, когда в 1991 году распался Советский Союз, и большинство из них теперь являются составными частями официально «многонациональной и многокультурной» Российской Федерации.

Их статус остается двусмысленным. На бумаге они суверенны, но на практике нет и половины этого. У них есть свои столицы, флаги, гимны, авиакомпании, телевизионные станции и представительства в Москве, но, как правило, они практически не контролируют свои природные ресурсы. До недавнего времени они избирали своих президентов и парламенты, но подчинялись губернаторам семи «супер-регионов», назначенных президентом России. Политическая жизнь финно-угров безлика и неизвестна.

Готовясь к выставке в Таллине, я несколько раз бывал в этих четырех республиках. Иностранцам разрешено въезжать в путинскую Россию при условии, что они постоянно проходят регистрацию в местных отделениях миграционного контроля. Знание русского на рабочем месте необходимо, поскольку очень немногие люди за пределами Москвы и Санкт-Петербурга говорят на английском или любом другом западном языке. Если вы соответствуете этим условиям, вы, в принципе, можете вступать в контакт с большинством активных участников культурного процесса и собирать необходимые сведения.

Мордовия

Я прибыл в Саранск в половине четвертого утра 14 июля 2007 года после шести часов неподвижного заточения в маленьком и шатком самолете, принадлежащем «Мордовским авиалиниям» — по всей видимости, всегда последним в очереди на вылет из московского аэропорта Домодедово. Позже я узнал, что добираться в Саранск самолетом бессмысленно, так как ночной поезд до Мордовии новый и удобный, а расстояние от столицы всего 600 километров.

Близость к Москве препятствовала проекту укрепления мордовской идентичности, развитию чувства собственного достоинства и культурного единства. Российские лидеры, будь то цари, комиссары или олигархи, всегда настороженно относились именно к этим инородцам, которых насчитывается более миллиона и которые находятся слишком близко, чтобы не волноваться на их счет.

Русские называют этот народ «Мордва», используя собирательный суффикс -ва, который обычно используется ими для географических объектов, которые их затрагивают самым непосредственным образом: Москва, Литва, Татарва. Корень «морд», вероятно, ирано-скифского происхождения и означает «человек». Он появляется в индигенных названиях марийцев (которых в дореволюционной России называли «черемисы») и удмуртов (ранее «вотяков»). На коми-зырянском языке «морт» также означает «человек».

И все же мордвины не решаются рассматривать себя как единое сообщество. Александр Беговаткин — ученый-археолог и историк, заместитель директора Саранского областного краеведческого музея, на хранении которого находится более 300 000 предметов, — рассказывает мне, что его некогда воинственный народ платил с третьего века дань остготам и занимал лесистые равнины на правом берегу Волги, а также приволжские территории к северо-западу. Здесь же были найдены несколько захоронений викингов. Первоначально существовало тринадцать мордовских подгрупп с разными диалектами. Многие из них и по сей день остаются слабо изученными.

Около 1100 года, когда контакты между русскими и мордвой уже были установлены, у последних возникли две основные этнолингвистические группы: мокша и эрзя. Их языки тесно связаны, но они не могут понять друг друга без особых усилий. Сами мордвины отвергают идею единой нации (некоторые эрзя считают себя «европейцами» относительно мокши), но у русских, всегда подозрительно относящихся к людям, чьи языки для них непонятны, есть поговорка: «У мордвы две морды, а шкура одна».

Об этом мне рассказал поэт-песенник Александр Арапов — главный редактор литературного журнала на языке эрзя «Сятко» («Искра»). Арапов посвятил свою жизнь созданию и продвижению литературы на своем родном языке, но его дети говорят только по-русски. Он согласен с тем, что языковая экология Мордовии — выживание, смерть или возможное объединение двух языков, — в конечном счете, является ответственностью их носителей и никогда не может полностью контролироваться властями Саранска или Москвы.

По идее, названия улиц в Саранске нужно писать на трех языках, но я смог заметить только три или четыре таких знака. Внутри недавно построенного Мордовского национального театра, где спектакли идут либо на эрзянском, либо на мокшанском, все вывески — на русском, который также является обычным языком рабочей коммуникации сотрудников театра.

В России давние неблагополучные отношения между деревней и городом окончательно ухудшились в течение семи советских десятилетий стремительной индустриализации и жестоко навязанного коллективного земледелия. Стало практически невозможно поддерживать языковое разнообразие среди недавно урбанизированного населения национальных республик. Престиж языков, отличных от русского, настолько низок, что у новых поколений в постсоветских городах мало стимулов к их изучению.

В Республике Мордовия проживает лишь небольшая часть эрзян и мокшан, многие из которых живут небольшими общинами в соседних регионах и даже за Уралом. В российском коллективном сознании Мордовия ассоциируется с ГУЛАГом. В республике все еще много лагерей. Схожая, но более позитивная нота: Саранск известен как город, где легендарный русский литературовед Михаил Бахтин (1895-1975), теоретик «диалогического принципа» и «карнавальности», провел долгие годы во внутреннем изгнании. В Мордовском государственном университете до сих пор работают некоторые специалисты, которых он подготовил в 1960-е годы.

В процветающей пост-демократической России Путина неудивительно, что Мордовия, которая еще в неспокойные 1990-е считалась наименее агрессивной из национальных республик, пытается использовать свою близость к Москве и заручиться поддержкой центрального правительства. Именно так всегда проводилась провинциальная политика в России. В середине июля 2007 года в Саранске прошел фестиваль «Шумбрат Финно-Угрия!» («Здравствуйте, финно-угры!») — официальный мегаломанский «семейный» фестиваль (т.е. популистский и ни о чем; карнавальный, но вряд ли диалогический), который изначально должен был собрать представителей всех финно-угорских народов и стран.

Путин прилетел на неформальную встречу с президентом Финляндии Тарьей Халонен и премьер-министром Венгрии Ференцем Дьюрчанем. В апреле и мае решение эстонского правительства перенести «Бронзового солдата» (советский монумент павшим во Второй мировой войне) из центра Таллина вызвало бурную реакцию в России, за ней последовала масштабная кибератака на жизненно важные интернет-серверы в Эстонии. Похоже, Россия хотела проверить, поддержат ли ЕС и НАТО своих новых членов в ситуации кризиса. После первоначального колебания эстонцы получили некоторую поддержку, но их президент Тоомас Хендрик Ильвес не был приглашен на фестиваль, благодаря чему Саранск на короткое время прославился, по крайней мере, в Эстонии и Финляндии.

После того, как в СМИ воцарилось молчание, оппозиционная газета Erzyan Mastor («Земля эрзян») была закрыта властями из–за критики расходов, потраченных на это мероприятие.

Основной причиной моего визита в Саранск был музей Степана Эрьзи. Я хочу посвятить часть выставки в Таллине людям, которые вышли из финно-угорских народов и сделали себе имя в искусстве или образовании.

Степан Нефедов-Эрьзя (1876-1959) был скромного происхождения, родился в мордовской деревне, но стал одним из самых тонких и передовых русских скульпторов дореволюционного поколения. По социальному статусу, мировоззрению и образованию Эрзя был похож на своего румынского коллегу Константина Бранкузи. До Первой мировой войны он работал в Италии и Франции, но его псевдоним указывает на то, что он не был равнодушен к своей этнической принадлежности. Это был период национального романтизма.

В 1914 году он вернулся в Россию и остался из–за войны и революции. Он никогда не отказывался от своего утонченного импрессионистского подхода к скульптуре, но адаптировал его к более декоративным и монументальным требованиям межвоенного периода. В начале 1920-х годов Эрзя работал на Урале и Кавказе. Он получал заказы от советских властей и планировал гигантские скульптурные проекты по превращению целых гор в памятники. Эти проекты не были реализованы. Эрзя не приспосабливал свой стиль ни к модернизму, ни к социалистическому реализму в советском искусстве.

В 1926 году, до того, как Сталин закрепил свою власть, правительство отправило Степана Эрьзю за границу в качестве «посла культуры» как и режиссера Сергея Эйзенштейна. Он оказался в Буэнос-Айресе, где вскоре зарекомендовал себя, как достойный уважения русский эксцентрик. В 1934 году он предложил трансформировать гору Пан-ди-Асу́кар («Сахарная голова») в Рио-де-Жанейро в скульптуру льва. Этот проект также не был реализован. В 1940-х он связался с недавно открывшимся советским посольством в Аргентине, и его уговорили вернуться на Родину. После многих попыток он в 1950 году получил разрешение переехать в Москву, но, однажды вернувшись, он, конечно, уже не мог вновь покинуть страну.

Границы были закрыты, и жизнь в сталинском СССР была суровой, особенно для «буржуазного формалиста», прожившего за границей 24 года. Его неубедительные творческие опыты в духе социалистического реализма можно изучить в музее Степана Эрьзи в Саранске, где хранится большая часть его сохранившихся работ.

В Аргентине он обнаружил квебрахо — местную твердую древесину, и многие из экспонатов, выставленных в Саранске, сделаны на контрасте между полированными поверхностями (в основном лицами молодых женщин) и выразительными полосами необработанной древесины. Мне нравится думать об этих грубых областях, оставленных вне активной деятельности художника в тщательно выверенной цельной скульптурной композиции, как о метафоре бессознательного, коварной «субстанции», которую мы исследуем на свой страх и риск.

Удмуртия

Следующим пунктом назначения было село Зяглуд-Какся в Вавожском районе Западной Удмуртии. Я приехал туда вместе с несколькими художниками, которых пригласил на выставку в Таллине в качестве сторонних комментаторов: Шандор Бодо (Sándor Bodó) из Венгрии, Марк Райдпере (Mark Raidpere) из Эстонии, Нина Роос (Nina Roos) из Финляндии и Дарюс Жюра (Darius Ziura) из Литвы.

Мы участвовали в «этно-футуристическом» художественном воркшопе Ser No Tur («Резкое, быстрое движение»), организованном удмуртскими художниками: Юрием Лобановым-Кучыраном — графическим дизайнером и художником-перформансистом, и живописцем Сергеем Орловым. Это была серия мероприятий, продолжающих советскую традицию летних пленэров. Художники и искусствоведы из так называемого «финно-угорского мира» собрались в недавно построенной школе этнической удмуртской деревни, где грунтовые дороги, бревенчатые домики и хозяйственные магазины выглядели почти так же, как на фотографиях Дарюса Жюры.

Сначала коллективная жизнь в школе с общими спальными комнатами, туалетами и обедом в столовой в определенные часы была для нас, иностранцев, экзотикой, воспоминанием о школе и военной службе, но уже через полдня мы полностью адаптировались к жизни без индивидуальной логистической инициативы. Каллиграфический баннер в одном из классов гласил: «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!» Традиционный русский коллективизм одновременно весел и навязчив.

Никто не смог мне точно сказать, что такое этно-футуризм, но ясно, что он имеет мало общего с футуризмом, о котором мы знаем из истории искусства. Термин был придуман примерно в 1990 году и первоначально применялся к региональному поэтическому движению в Восточной Эстонии. Движение распространялось через финно-угорские культурные сети, которые были созданы в годы перестройки, с фестивалями и собраниями демократически настроенных диссидентов в финно-угорских республиках. С середины 1990-х годов этно-футуризм поддерживался в основном в среде представителей изобразительного искусства национальных столиц, в том числе в довольно отдаленных местах, таких как Ханты-Мансийск — столица Ханты-Мансийского автономного округа. Этно-футуризм также привлек внимание тюркоязычных татар, башкир и чувашских художников, но у этого движения, похоже, не так много последователей за пределами бассейна Волги.

Судя по тому, что я увидел, этно-футуризм можно охарактеризовать как обновленную визуализацию финно-угорской традиции в признанных художественных форматах и техниках. Этно-футуристы черпают вдохновение в мифологии, фольклоре и кодированных системах репрезентации, таких как народная вышивка или доисторическое искусство. На них особенно повлияли изделия из металла с 7 века до н.э. до 10 века н.э. в так называемом пермском зверином стиле, созданном предками нынешних удмуртов и коми. За очень немногими исключениями, художники в финно-угорских республиках держатся подальше от политики или социальных комментариев, если только мы не рассматриваем формальный репертуар этнического возрождения как политический сам по себе. Художники занимают очень слабое положение в этих обществах, где нет контекста современного искусства, очень мало интереса к формальным экспериментам и совсем нет интереса к несанкционированным политическим месседжам.

Самым интригующим занятием в Зяглуд-Какся было двухдневное знакомство с холотропным дыханием, проведенное Сергеем Орловым. Этот метод контролируемой гипервентиляции легких является адаптацией йогических дыхательных практик, разработанных в Калифорнии в 1960-х годах психотерапевтом чешского происхождения Станиславом Грофом в качестве вспомогательного средства к его довольно спорной ЛСД-терапии.

Орлов познакомился с холотропным дыханием в одной из мастерских в Новосибирске. Новосибирский Академгородок когда-то являвшийся убежищем для элитных советских исследователей, теперь, похоже, также дает приют спекулятивному, оккультному знанию, которое при этом подчеркивает связи с Академией для повышения престижа. Упоминание «наших ученых» всегда является веским аргументом в постсоветской России, почти столь же убедительным, как ссылки на «секретные лаборатории», которыми управляют «определенные службы» где-то «на окраине Москвы».

Когда Орлов представил нам свой проект, то намекнул на эти скрытые связи, введя себя и нас в нужное заговорщическое настроение. Он предварительно подготовил нас, настраивая на трансперсональное семантическое поле, в которое мы собирались войти. Нам предстояло подняться через различные уровни сознания, которые он подробно описал, и в конечном итоге выйти за пределы наших тел, оснастившись улучшенным внутренним зрением и отгородившись от всех прочих звуков в космическом резонансе коллективной молитвы.

Станиславу Грофу приписывают получение «экспериментального доказательства того факта, что бессознательное целостно в своей трансперсональности». [6] Холотропное дыхание — торговая марка, бизнес-империя с лицензированными практиками во всем западном мире. Понятно, что нас угощали пиратской версией, адаптированной к условиям русского андеграунда. И этот экземпляр был не менее интересен, чем оригинал.

Семинар состоял из нескольких сессий, сопровождаемых громкой музыкой в тибетском стиле, и длившихся час и пятнадцать минут каждая — рекомендованная продолжительность для начинающих. Нас проинструктировали лечь на спину и интенсивно вдыхать и выдыхать без пауз на протяжении всего сеанса. Нам сказали не беспокоиться о головокружении, головных болях или схватках во время упражнения, если таковые появятся — это естественные реакции на резко увеличившееся потребление воздуха, и весь смысл упражнения состоял в том, чтобы вызвать необычные психические переживания путем перенасыщения мозга кислородом. Нас успокоили, что Орлов нежно реанимирует нас, если вдруг в какой-то момент мы перестанем дышать.

Коллективное подведение итогов или «разбор полетов» после каждого занятия были ключевым элементом учений. Русскоязычные, как правило, являются грамотными вербализаторами. Тем не менее, их очень гибкий и пластичный язык порождает обилие готовых дискурсов, и в итоге возникает тенденция отдавать предпочтение литературному над интуитивным. Хотя мне лично не удалось испытать ничего, кроме ясной концентрации на своих сознательных мыслях, некоторые другие участники сообщили о замечательных внутренних путешествиях и сразу же приступили к их визуализации в живописи, ассамбляжах или текстильных композициях.

Из нашей базы в сельской школе мы совершили еще одно путешествие в постсоветскую коллективную память — музей, посвященный поэту, этнологу, лингвисту и педагогу Кузебаю Герду (1898-1937), который родился в семье школьных учителей в Вавожском районе. Его официальное русское имя было Кузьма Чайников; псевдоним Герд в переводе с удмуртского означает «узел».

Кузьму Чайникова действительно можно было назвать человеком энциклопедических знаний, — так много он знал об удмуртской культуре. [7] Он также славился своими связями и чудаковатыми выходками. В ранней юности он переодевался в женскую одежду и исполнял песни — это был его сценический образ. Также он преподавал драматическое искусство в сельском театре. В послевоенные годы он стал революционным поэтом, приспособив восклицательные идиомы Владимира Маяковского к родному удмуртскому языку. Он был ярким примером «укоренившейся» интеллигенции, нового поколения меньшинств, которые больше не желали терпеть старые порядки, и, кажется, искренне верили в устойчивое региональное самоопределение при централизованном государственном социализме.

Кузебай Герд вернулся в Удмуртию после окончания Московского института народов Востока и преподавал в Высшей школе коммунистической партии в Ижевске. В 1930 — год украинского голодомора и самоубийства разочарованного Маяковского, его стихи звучали все так же уверенно и даже торжественно.

Кто-то

плакал в углу…

Кто-то

прятался в яме…

Кто-то

в лес убегал,

Лишь не слышать бы,

как

Те,

кого он считал дорогими друзьями,

Унижают его

диким словом

: «Вотяк!»

[…]

Встань,

Крылатый,

свободный,

советский,

счастливый…

Ты отныне

удмурт —

Навсегда,

на века! [8]

Не очень красноречиво, но правдиво экскурсовод рассказал нам, что произошло дальше. Сталину уже не нужны были национально настроенные революционеры, которые одними из первых были ликвидированы в ходе все набирающих обороты чисток тридцатых годов. В 1932 году Кузебай Герд был обвинен в принадлежности к секретному «Союзу освобождения финских народностей» и в сговоре с посольством Финляндии в Москве. После постановочного сталинистского показательного процесса последовали длительные сроки за эти вымышленные преступления.

Поэт был помещен в лагерь на территории бывшего монастыря на пресловутых Соловецких островах в Белом море. Его имя было вычеркнуто из публичного поля, его произведения изъяты из обращения, а тиражи уничтожены. Члены семьи связали книги из его личной библиотеки в пачки и ночью опустили их под лед на Ижевском пруду. Даже скудные пожитки репрессированных были заражены опасностью.

В 1937 году, когда «Великий террор» достиг пика, Кузебай Герд был расстрелян, поскольку лагерь нужно было очистить для вновь прибывших. Посмертно его «реабилитировали» только в конце 1980-х, когда Перестройка коснулась этнических меньшинств советских провинций. В рамках планируемой выставки весь мемориальный музей в Вавоже будет перевезен в Таллин вместе с тремя музейными смотрителями.

Правление Сталина было не первым испытанием для удмуртов. История геноцида в шестнадцатом веке остается в памяти людей и до сих пор рассказывается посетителям музея.

До завоевания Иваном Грозным Казани в 1552 году удмурты были вассалами и союзниками тартарского [9] хана; в том году их отряды совершили набег на войска князя Курбского, когда он шел на Тартарию. В ответ москвичи захватили всю удмуртскую элиту — от трех до пяти тысяч человек — и угрожали заколоть их под стенами Казани, если город не будет отдан без вооруженного сопротивления. Партия войны, которая в то время в Казани имела наибольшее влияние, отказалась уступить, и в результате была уничтожена лучшая часть удмуртского общества.

Вскоре после этого Казань была разграблена и Тартарское ханство стало первым не славянским государством, вошедшим в состав России. Московские солдаты отрезали уши и носы выжившим удмуртам, чтобы отметить их, прежде чем они рассеялись в лесах к северо-востоку от своей столицы Арск («Арча» на удмуртском языке). Ее величественный дубовый частокол сохранился до военной зимы 1943 года, когда постройку пустили на дрова.

После крестьянских восстаний XVII и XVIII веков удмуртам и другим народам Поволжья запретили заниматься кузнечным делом. Вместо этого русские дворяне возводили литейные заводы и оружейные фабрики, а окрестные леса уничтожались, чтобы обеспечить производство топливом. Из–за военно-промышленного комплекса Удмуртия была «закрытой территорией» на протяжении всей советской истории. Ижевск известен как родина автомата Калашникова, мотоцикла «Иж» и другой тяжелой техники. Иностранцев стали пускать в Удмуртию только после 1991 года.

Художник Юрий Лобанов-Кучыран, создатель удмуртского флага и герба, сразу принял континентальное бессознательное как значимое понятие и уже использует его в разговоре, как если бы это был устоявшийся термин. Проницательный наблюдатель «тонких структур» духовного мира, он говорит о территориальном горе и о травмирующих воспоминаниях — изнасилованиях и грабежах, запечатленных на волнообразном ландшафте Удмуртии. По его словам, земля не забывает о нанесенных ей увечьях.

Марий Эл

Когда электричка из Казани подходила к Йошкар-Оле (название было придумано в революционные 20-е годы и означает одновременно «Красный город» и «Красивый город»), мне казалось, что локомотив прокладывает себе путь через неряшливый лес, как скальпель, разрезающий ткань организма и обнажающий пульсирующий внутренний орган. Республика Марий Эл («Марийская земля») действительно кажется особенным и удаленным краем, отчасти потому, что ее столица обслуживается только одноколейной тупиковой железнодорожной веткой, отчасти потому, что это один из беднейших и наименее развитых регионов России с небольшими природными ресурсами: кроме деревьев, грибов, ягод и песка для стекольных заводов тут практически ничего нет.

Йошкар-Ола не похожа на столицу, особенно столицу республики, в которую входит живописный старинный купеческий город Козьмодемьянск, удобно расположенный на правом берегу Волги. Однако доступ к центральной артерии России по какой-то причине посчитали неважным, и не Козьмодемьянск, а этот внутренний военный форпост был выбран в качестве административного центра Марийской Автономной Советской Социалистической Республики. Для ее назначенных правителей, высокопоставленных партийных руководителей из Центрального комитета Коммунистической партии в Москве, Йошкар-Ола всегда была тяжелым местом работы. Третируя город за устойчивую отсталость и безвестность, они прозвали его «Кошмар-Ола». Интересно, задумывались ли они о своем собственном возможном вкладе в такое положение дел? Это маловероятно. Саморефлексия и критическое мышление не входят в набор для выживания имперских или тоталитарных руководителей.

Несколько поколений построек, блекло и не совсем своевременно повторяющих советские архитектурные стили, нисколько не улучшают общую картину. Марийский национальный театр выглядит как сталинский проект тридцатых годов, но фактически был построен в начале шестидесятых. Здесь есть высотный пригород Сомбатхей, построенный в восьмидесятых годах и названный в честь венгерского города-побратима Йошкар-Олы (у которого, конечно же, есть похожий район под названием Йошкар-Ола).

Леонид Маркелов, нынешний президент Республики Марий Эл, — российский бизнесмен неясного происхождения, переизбрание которого в 2004 году было демократически несовершенным, но приемлемым для власти. Его политика представляет собой резкий разворот от национально-ориентированной, культурно-специфической политической повестки в Марий Эл, которая проводилась сразу после распада Советского Союза.

Владислав Зотин, первый постсоветский президент марийцев, принадлежал к горно-марийской этнической группе. Среди прочего, он одобрил официальное возрождение традиционной марийской языческой религии, ныне известной как национальная вера или Народная Вера. Ее верховный жрец карт появляется на публике в белом вышитом кафтане с белой шляпой без полей. Однако марийские политические активисты Мари Ушем («Марийский совет») считают его довольно жалким попутчиком. Каждый раз, когда президент Маркелов заболевает, они заявляют, что это результат подсознательного воздействия сконцентрированной силы пассивной ненависти населения к нему.

Трудно отличить возрождение традиционных марийских верований от духовных клише нью-эйдж, ставших основным продуктом постсоветского общества. Я встретил хорошо образованных марийских путешественников, сияющих от радости после посещения раскопок в Аркаиме на юге Урала — этой «прародины арийцев, а значит, и марийцев». В России неоязычество не ограничивается финно-угорскими республиками. Есть также славянские и тюркские энтузиасты, и границы, отделяющие их от других эзотерических групп, таких как нео-зороастрийцы со штаб-квартирой в Перми, иногда размыты.

Типичной чертой путинской России, помимо агрессивного присутствия официальной православной церкви, является пролиферация новых крупных спортивных сооружений, которые подаются в качестве подарков населению известными местными политиками и в последнее время оплачиваются непосредственно государством. Партия поддержки президента — «Единая Россия». В Марий Эл, где зарплаты почти такие же низкие, как в раздираемой войной Чечне, есть большой и роскошный каток и еще больший и роскошный ипподром. Билеты в эти общественные заведения недоступны для большинства жителей республики.

Тем не менее, самым впечатляющим дополнением к архитектурному наследию эпохи Маркелова является кластер домов из бетона и желтого кирпича в уникальном нео-венецианском стиле, который возводится в центре города рядом с парламентом, администрацией президента, городским советом и гостиницей «Йошкар-Ола», которые датируются 1960-1970 годами. Это — жилищный комплекс «Столица», возводимый по президентской строительной программе. Ходят слухи, что г-жа Маркелова однажды отдыхала в Венеции и влюбилась в архитектурный стиль олигархической республики, и что по возвращении домой главный архитектор Йошкар-Олы был немедленно уволен. Симулякр г-жи Маркеловой демонстрирует сверхъестественное внешнее сходство с реальной вещью. Есть даже Национальная галерея изобразительного искусства, смутно вдохновленная Дворцом Дожей, с лестницами из скользкого полированного гранита, изогнутыми лепными украшениями, инкрустированными паркетными полами и стенами, выкрашенными в мятно-зеленый цвет. Он был открыт в конце ноября и уже рушится.

Марий Эл — это земля, наполненная мифами, древними традициями, подавленными воспоминаниями, которые должны каким-то образом найти выход. Все четыре финно-угорские республики в России демонстрируют особенности, которые помогают мне определить смысл изобретенного мною понятия, но марийская культура, в особенности стала воплощением безвестности, которая является составной частью континентального бессознательного. В Марий Эл тьма, опустившаяся на эти территории, которые у людей, сформированных в традициях советского политического атеизма принято называть «богозабытыми», является частью повседневной жизни и становится ощутимой даже для случайного посетителя.

Во многом это парадоксально. Свет, белый цвет и серебро имеют большое значение для самоидентификации марийцев. В традиционной системе верований, в которой небесные тела управляли жизнью на Земле, Солнце почиталось, как Кече юмо («Бог Солнца»), и его сопровождали Кече суксо («Ангел Солнца»), Кече пӱрышӧ юмо («Решающий судьбу Солнца») и Кече ава юмо («Мать Бога Солнца »). Им приносили в жертву гусей и крупный рогатый скот. [10] Националистическая религиозная секта Кугу Сорта («Большая свеча»), основанная в 1770-х годах, но наиболее активная в конце девятнадцатого и начале двадцатого веков, заменила жертвоприношения животных ритуалами сожжения свечей в белых костюмах из домотканого льна. [11] Отбеленное на солнце полотно уже было доминирующим материалом в традиционной одежде марийцев (и, честно говоря, русских славян). Образ Акпатыра («Белый герой» по-тартарски), этой персонификации национального просвещения, основан на истории марийского дворянина XVI века, вступившего на службу к русскому царю. Он также является главным героем первой оперы на марийском языке, премьера которой состоялась в 1963 году. По сей день марийцы особенно любят источники воды, богатые ионами серебра, которые убивают все микробы и делают воду чрезвычайно прозрачной.

Однако традиционные религии также принимают во внимание силы тьмы и зла. Кереметь, главное божество подземного мира и марийская версия Дьявола, никогда не был объектом небрежного обращения. [12] Часто было трудно удержать его на безопасном расстоянии.

В пятнадцатом и шестнадцатом веках марийцы оказались зажаты между Тартарией и Московией. Горные марийцы на правом берегу Волги перешли на сторону Москвы, а луговые марийцы на левом берегу стали союзниками Казани. За падением Казани последовало долгое и жестокое восстание в бассейне Волги, известное как Черемисские войны 1552-85 годов. В конечном итоге марийцы были включены в состав России, но не до конца покорены. Сохранившееся русское выражение говорит само за себя: «С одной стороны — черемис; с другой стороны — берегись!»

В знак лояльности Москве и, возможно, несколько опрометчиво из–за определенного извращенного высокомерия, президент Маркелов недавно установил бронзовую конную статую князю Оболенскому рядом с отелем «Йошкар-Ола». Это полководец, командовавший русскими войсками во время Черемисских войн. Боюсь что перед современным трибуналом по военным преступлениям ему было бы трудно оправдаться.

В марийской столице есть еще одна публичная скульптура, которую можно интерпретировать как предчувствие катастрофы. 24 июня 1936 года 21-летняя парашютистка Ната Бабушкина приехала в Йошкар-Олу участвовать в авиашоу. Однако парашют не раскрылся, и она упала на землю как метеорит на глазах у потрясенной провинциальной публики. Мраморное изваяние ее головы, один из немногих памятников женщине, названной по имени и профессии, до сих пор остается самой любимой скульптурой в городе.

Чуть более года спустя, осенью 1937 года, НКВД собрал большинство интеллектуалов, ответственных за процветание Марийской культуры 1920-х — начала 1930-х годов: писатели и художники, ученые, учителя и врачи, весь коллектив Национального театра; всего несколько тысяч человек. Некоторых обвинили в заговоре, имевшим целью прорыть тоннель до Финляндии. Братская могила за пределами Йошкар-Олы с примерно 200 марийскими писателями, расстрелянными в один день в начале ноября 1937 года, была обнаружена и вскрыта во время перестройки в 1990 году, а останки жертв были перезахоронены. Такие чистки в страшном 1937 году были обычным делом, но этот жест Великого Вождя и Учителя (один из любимых эпитетов Сталина) особенно сильно ударил по марийскому народу.

В пасмурный зимний день в сегодняшней Йошкар-Оле, где все еще преобладает архитектура сталинской эпохи с небольшими признаками капиталистической глобализации, легко представить себе всю глубину страха после тех массовых убийств, которые, конечно, были немедленно забыты выжившими.

В Советском Союзе широко производилась литература для малочисленных народов. Литературный институт Максима Горького в Москве, основанный в 1933 году по инициативе Горького, продолжает обучать писателей, поэтов и критиков, пишущих на русском или других языках федерации. Среди его многочисленных студентов был Валентин Колумб (1935-74) — самый многообещающий марийский поэт своего поколения. Он рос в годы мрачных зверств НКВД и Второй мировой войны, унесшей многие жертвы из деревень огромной империи, включая финно-угорские республики, никогда не находившиеся под немецкой оккупацией. Его отец был заключен в тюрьму Сталиным в тридцатых годах, а затем убит в бою в 1943 году.

Валентин Колумб стал плодовитым и талантливым поэтом. Во многих отношениях он был типичным певцом того более нюансированного оптимизма, который заменил императивные тропы сталинизма при Хрущеве в начале 1960-х годов. Большая часть литературы этого периода сейчас кажется идеологически неуклюжей и почти непростительно наивной. Тем не менее, собрание стихотворений Валентина Колумба, который писал только на марийском языке, хотя хорошо знал русский, сейчас переиздается в Йошкар-Оле вместе с его переводами на марийский таких классиков, как Шекспир и Гете или финского эпоса «Калевала».

В начале 1960-х Колумб был известной фигурой, публиковал свои стихи, работал радиожурналистом и главным редактором марийского литературного издательства. Примерно в 1966 году отношение к нему изменилось, и его работы с этого времени не считались достойными печати. Вместо этого он стал редактором литературного журнала «Ончыко» («Вперед»), но вскоре издание подверглось критике за то, что оно не пропагандировало политическую ортодоксальность.

Историю последних дней жизни Валентина Колумба мне рассказал политик, журналист и литературовед Владимир Козлов, который также редактировал собрание сочинений Колумба. [13] Эта история проясняет положение творческого интеллектуала в условиях тоталитаризма.

4 декабря 1974 г. Коммунистическая партия созвала внеочередное заседание для оценки литературной и политической деятельности товарища Валентина Христофоровича Колумба. Аппаратчики оскорбляли поэта, и никто из его коллег или друзей не осмеливался заступиться за него. Он никому не сказал ни слова и исчез на четыре дня. Никто не знает, где он был и что делал, но когда он снова появился 8 декабря, то был слеп. Его последними словами перед смертью в тот день были: «Почему так темно?»

С 1990 года было организовано 17 грандиозных поэтических фестивалей памяти Валентина Колумба, которые иногда собирают до 7000 участников. Его стихи исполняются и на менее масштабных мероприятиях. Вечерняя программа в Дворце Культуры им. В.И. Ленина в Йошкар-Оле 22 декабря 2007 года, которую я посетил, представляла собой громоздкую смесь поэтических чтений и марийской поп-музыки, организованную Радио Марий Эл — музыкальной станцией, неохотно созданной властями после критики отсутствия вещания на марийском языке со стороны послов Финляндии и Венгрии в Москве.

Поп-музыка, или, скорее, своеобразный вариант советской эстрады, стала одним из основных средств для публичного использования марийского языка и выражения чувства национальной принадлежности и единства. Марийские концерты — это продолжительные и разносторонние мероприятия, длящиеся до шести часов, с участием как любителей, так и бывалых местных звезд. Их посещают все: министры правительства, представители интеллигенции, простые люди и модная молодежь Йошкар-Олы. То, что может показаться банальным хит-парадом, на самом деле сосредоточение марийцев здесь и сейчас, сигнализирующих себе и тем, кто их наблюдает, что не все еще мертво в Республике Марий Эл.

Коми

Наконец-то финно-угорская республика, немного напоминающая Финляндию! Республика Коми, или Коми Му («Земля Коми»), является самой большой и малонаселенной из четырех, а также самой северной. Это тот самый образ Великого Севера с замороженным минеральным богатством, стадами оленей, непроходимыми лесами, дорогами, растворяющимися в грязи весной, и человеческими поселениями, трассирующими структуру речной сети — системы водных путей, текущих к Северному Ледовитому океану. Несмотря на то, что коми не сохранили индигенной аристократии, на протяжении всей истории России они имели статус, несколько отличный от статуса других, меньших и более инкорпорированных национальностей.

Исландские саги рассказывают о путешествиях по холодной воде из северной Норвегии в далекую провинцию под названием Бьярмаленд или Биярмия. Должно быть, это имело место в десятом, одиннадцатом или двенадцатом веках. Финские торговцы, с которыми эти викинги столкнулись на берегах Белого моря возле современного Архангельска, вероятно, говорили на каком-то вымершем балто-финском диалекте, а не на пермском языке. Однако созвучие слов «Биярмия» и «Пермь» не ускользнуло от внимания тех интеллектуалов и политических активистов коми, которые хотели установить свои собственные связи с Финляндией и Скандинавией на последнем рубеже веков. Автобус, который привез меня в Сыктывкар, проехал через деревни с необъяснимо германскими названиями, такими как Вилгорт и Визинга.

Пермь Великая, где в XVIII веке был основан крупный российский город Пермь, была средневековым политическим образованием в лесных землях к юго-востоку от нынешней республики Коми. В тринадцатом и четырнадцатом веках Пермь платила дань уважения Новгородской купеческой республике роскошными меховыми шкурами. Были предприняты некоторые попытки привить христианство коми, которых ортодоксальные миссионеры называли зырянами или «сирийцами», чтобы подчеркнуть сходство между собственными миссионерскими кампаниями среди северных идолопоклонников и деяниями апостола Петра в Леванте. [14]

Тем не менее, именно беспрецедентный культуроценричный подход к миссионерству священника Степана Храпа или святого Стефана Пермского (1340–1396 гг.) решил историю Севера, в конечном итоге укрепив власть Москвы над торговлей пушниной и подготовив ее дальнейшую экспансию на восток в Тартарию и Сибирь. Степан, родившийся на северо-востоке России, в Великом Устюге, и чья мать, судя по всему, была коми, решил, что язычникам действительно нужно понять Евангелие, прежде чем они смогут жить по нему. Он создал новый алфавит для языка коми, так называемый анбур, основанный на кириллице и греческом алфавите, а также на древнепермских рунических символах пасах [15], которые были одновременно родовыми знаками и религиозными символами. Алфавит Степана широко использовался для письма коми до семнадцатого века и сохранился в качестве секретного кода в северных русских монастырях вплоть до девятнадцатого века. За исключением древневенгерского, коми был первым финно-угорским языком, у которого была своя литература.

Миссия Степана и его преемников повлекла за собой не только любопытные скульптурные деревянные иконы пермской школы, но и постепенное включение коми в религиозное и политическое русло Московии, а затем и Российской Империи. Немало казаков, совершивших в конце XVI века первые вторжения в Сибирь, где господствовали тартары, по-видимому, были выходцами из коми. А в конце девятнадцатого века коми купцы и крестьяне возглавили русскую экспансию на самоедские территории к востоку от Урала.

После Февральской революции и захвата власти большевиками в 1917 году, а также гражданской войны в начале 1920-х годов, когда русские и иностранные войска прошли маршем по земле Коми, говорящие на коми составляли здесь около 90% населения. Сегодня этот показатель составляет менее четверти от миллионного населения республики. [16] Коммунистическое руководство в Москве относилось к национальным и геополитическим амбициям своих товарищей-коми с определенной долей подозрения. Местные комиссары в Сыктывкаре (коми-название провинциального города Усть-Сысольска) хотели контролировать территорию, включающую все коми-говорящие области, и в том числе так называемых коми-пермяков, которые принадлежали к Пермской губернии. Они также хотели иметь прямой выход к Северному Ледовитому океану, что позволило бы установить морские связи с независимой Финляндией.

Оба проекта были отклонены Центральным комитетом, который вместо этого создал Коми-Пермяцкий и Ненецкий автономные округа, в результате чего Сыктывкар стал столицей не имеющего выхода к морю и бессильного образования. А финский арктический порт Петсамо (ныне — Печенга) находится в руках России с конца Второй мировой войны.

Тем не менее коми, как и все меньшинства в Советском Союзе, пережили своего рода национальное возрождение в конце 1920-х — начале 1930-х годов. Это был период образовательного и культурного развития, когда они печатали книги латинскими буквами с бодрящими обложками в стиле ар-деко и организовывали пролетарские лыжные ралли от Архангельска до Сыктывкара.

Сильная реакция последовала после «Большого террора» 1937 года. Поколения советских граждан знали Республику Коми только как синоним лагерей для военнопленных, каторжных работ и принудительной ссылки. Местные коммунисты были обвинены в желании превратить их вотчину в протекторат Финляндии и истреблены.

Некоторые финские правые политики в 1930-х годах говорили о воссоединении финно-угорских этнических групп в «Великой Финляндии», но это, похоже, было не более чем риторической дымовой завесой для их реальных территориальных амбиций, которые ограничивались только Карелией и частью Финского залива, не доставшимися новому независимому государству в 1917 году. [17] Этот политический дискурс, предназначенный для внутреннего потребления в Финляндии, предопределил судьбу многих финно-угорских интеллектуалов в сталинском Советском Союзе.

Сегодня Республика Коми считается политически спокойной. Хотя коми-зырянский язык официально пропагандируется, и государственные чиновники теоретически обязаны его изучать, язык находится в упадке, и в среде коми нет ощутимого этнического самоутверждения или опасности «экстремизма». Официальный Федеральный культурный центр финно-угорских народов был недавно открыт в Сыктывкаре в знак признания того, что ситуация там находится под контролем. В 2002 году, в результате странно запоздалой реализации восьмидесятилетних амбиций Коми, Республика присоединилась к региональному Совету Баренцева / Евроарктического региона и теперь участвует в официальном региональном обмене между северными районами России, Финляндии, Швеции и Норвегии.

В Сыктывкаре не было ничего экстраординарного, но это не значит, что город меня разочаровал. Я и не ожидал, что это будет визуально впечатляюще или интересно в обычном понимании этого слова. В течение многих лет я смотрел на землю коми издалека, пытаясь представить, как она будет выглядеть вживую. Импульс, который я не могу полностью объяснить, побудил меня искать доказательства того, что эта территория — не просто запись в списке географических названий.

Я искал в Интернете курсы самообучения, чтобы почувствовать вкус коми-зырянского языка, который, как мне казалось, должен обладать земной аскетической красотой, соответствующей размеру и местоположению его дома.

— Vidza olan, Pavel!

— Olan-vylan, Anna! Myi vyl’ys?

— Innöm vyl’ys abu. Vidza kolyan!

— Addzys’lytödz! [18]

— Здравствуй, Павел!

— Здравствуй, Анна! Какие новости?

— Ничего нового. Прощай!

— До свидания!

«Сказ о земле Коми» — это скудно иллюстрированная пропагандистская книга 1971 года, которая много лет стояла на моей книжной полке непрочитанной. Виньетка к главе «Сыктывкар говорит и показывает» — зернистое черно-белое изображение хора, выступающего в телестудии, — заставила меня понять, что там должны быть аудиовизуальные архивы, и что однажды мне, возможно, позволят изучить их, чтобы посмотреть на коллективные воспоминания других людей. Я пытался угадать, каково быть членом этого коллективного тела: людей невидимых и, следовательно, игнорируемых, неизвестных и, следовательно, невообразимых, умирающих множеством смертей, поскольку об этом постоянно забывают.

Я не отказался от своего видения той земли и культуры, которая могла бы появиться на картах и процветать, но вместо этого прозябает в сугробах. При других обстоятельствах, возможно, Земля Коми могла бы стать жизнеспособной отдельной страной. Вместо этого она на шесть столетий подписалась на евразийский проект в качестве надежного форпоста Российской империи.

Коми воспитали ряд интеллектуалов, которые были постоянно озабочены понятием духовного по отношению к территориальному. Первым поэтом на коми-языке был Иван Куратов (1839–1875) — один из многих мелких чиновников царя, но также писатель, чьи стихи о государственном строительстве были сопоставимы со стихами его коллег из других небольших европейских стран. Он в одиночку создал современную поэтическую форму коми-зырянского языка и даже попытался возродить письменность анбур.

Философ-самоучка Каллистрат Жаков (1866-1926) однажды был изгнан из православного монастыря за проповедь монахам эволюционизма Дарвина. Он создал свою собственную панрелигиозную доктрину лимитизма («философию предела»), основанную частично на учении Толстого, частично на идеализированном взгляде на свою родину до обращения святым Стефаном. Это принесло ему популярность в обществе и приличные гонорары за чтение лекций в конце жизни. Он умер в Риге, «маленьком Париже» 1920-х годов, куда бежал от гражданской войны в России.

Питирим Сорокин (1889-1968), пожалуй, самый известный из всех ученых коми. В 1923 году советские власти выслали его в Соединенные Штаты, и он стал одним из основоположников американской социологии, основав кафедру социологии в Гарварде и разработав влиятельную теорию социальных циклов. Он классифицировал общества в соответствии с «культурным менталитетом», предсказывал падение «чувственной» западной цивилизации и выступал за альтернативное «идеациональное» мировоззрение.

Мы видим, как культура Коми окольными, случайными путями входит в международный мейнстрим. В 1889 году молодой студент из Москвы, предки которого были из княжеских родов манси, тунгусов и бурят, бродил по сельской местности вокруг Усть-Сысольска. Он собрал этнографические данные, сделал множество набросков и представил свои выводы в отмеченной наградами статье под названием Beitrag zur Ethnographie der Sysol-Wetschegda-Syrjänen — Die nationalen Gottheiten («Из материалов по этнографии сысольских и вычегодских зырян. Национальные божества »), представленной в Русском этнографическом обществе. Василий Кандинский (1866-1944) стал пионером абстрактной живописи и пропагандировал духовность и спиритуализм в искусстве.

Относительно недавняя монография вызвала дискуссию о важности первой встречи художника с «языческими» верованиями и их ценностью для его последующего художественного творчества и мировоззрения. [19] Ее автор Пег Вайс говорит о Коми экспедиции как о решающем опыте в жизни Кандинского, изначальном столкновении мистических масштабов, которое формирует и объясняет как его искусство в целом, так и отдельные картины. Одним из примеров является фигуративная композиция «Пестрая жизнь» 1907 года с ее резким синтезированным видением противостояния сил света и тьмы, которая может быть прочитана как образ зырянского крещения святого Стефана.

Критики Вайс не согласились с необычностью ее подхода и указали, что в конце девятнадцатого века существовало много других источников духовных интересов Кандинского. Теософия мадам Блаватской, мыслеформы Чарльза Вебстера Ледбитера и Анни Безант и антропософия Рудольфа Штайнера — все это широко использовалось российской элитой в качестве тонированных стекол для наблюдения за провинциальными реалиями. [20]

Вместо того, чтобы отговаривать нас от финно-угорских интерпретаций абстрактного искусства или от абстрактных интерпретаций финно-угорского искусства, эта полемика должна оповестить нас о современных моделях поведения. Я уже приводил несколько примеров непринужденного синкретизма, который сейчас в моде среди художников и политических активистов российской периферии с ее давней традицией двоеверия или мирного сосуществования, казалось бы, противоположных доктрин. На самом деле в российском обществе можно наблюдать общую тенденцию к сочетанию нового и старого.

Если в 2008 году никто не может отделить народную веру от индивидуализированного нью-эйдж, как мог кто-либо более ста лет назад, даже сам Кандинский, провести четкие различия между шаманизмом и астральными проекциями?

Духовная жизнь народов существует как вереница метафор, специфика которых проявляется только тогда, когда принимается и утверждается их нечеткость. Обилие поддающихся проверке фактов и повествовательных иллюстраций, которые заполняют эти страницы, имеют аналогичную функцию. Без них мое незнание финно-угорского микрокосма не имело бы очертаний, и я не смог бы использовать его в спекулятивных кураторских целях. Континентальное бессознательное ускользнуло бы непрописанным.

Семантическое поле кристаллизуется

Парадоксально, но когда я погружаюсь в новые исследования, меня сильно беспокоит тот момент, когда я нахожу книгу, которая задает и, возможно, даже дает ответы на те же вопросы, которые заставили меня пойти в библиотеку. Каким образом это мое личное увлечение уже побудило других людей написать текст? Это похоже на то, как если бы я не был готов взглянуть своей теме прямо в глаза или увидеть за пределами моего предварительного видения то, чем она должна стать. Наступает краткий момент иррационального разочарования, когда поиск дает ожидаемый результат.

Известный физик и математик Василий Васильевич Налимов (1910-97) был сыном Василия Петровича Налимова (1879-1939) — новаторского коми-этнографа и одной из бесчисленных жертв Сталина. Как и его отец, он провел много лет в лагерях. Его основные научные достижения были в области теории вероятностей, экспериментального проектирования и наукометрии — статистического метода, который он изобрел для измерения влияния научных статей на эволюцию мышления.

Среди полузабытых книг Налимова — Realms of the Unconscious: The Enchanted Frontier («Сферы бессознательного: зачарованный фронтир»), изданная на английском языке в 1982 году. Эта работа интересна, во многом, благодаря проницательному, спекулятивному стилю мышления автора. Книга прошла испытание временем и, несмотря на несколько устаревшую эстетику ссылок, выводов и оценок своей эпохи, странным образом совпадает с моими размышлениями относительно континентального бессознательного.

В книге Налимов обращается к бессознательному, вооруженный экспертными знаниями математика в области теории вероятностей. Он убежден в полезности теоремы Байеса восемнадцатого века для решения дилемм выбора, свободы и прогнозирования, конвертируя их в модели поведения. Бессознательное, говорит Налимов, является лишь одним из синонимов непрерывного, вероятностно оцененного набора нечетких значений, который он также называет семантическим полем, холистическим видением мира и средой для непрерывного мышления. Он предостерегает от веры в то, что могут быть созданы четко упорядоченные таксономии для природы, сознания и бессознательного. Налимов подчеркивает, что наиболее развитые концепты характеризуются способностью к само-противоречию — т.е. аккумулированию антонимов в своих семантических полях — и отвергает фрейдистские толкования и интерпретации как «слишком детерминистские». Кстати, Фрейд никогда не пользовался особой популярностью среди советских интеллектуалов классического постсталинского периода, чьи склонности были явно юнгианскими и трансперсональными.

Духовную индивидуальность человека можно описать функцией распределения вероятностей по полю атрибутов, общему для всех людей. Я назову это поле семантическим. […]

Семантическое поле, связанное с человеческим эго и человеческой соматикой, содержит подавленную память о доисторическом прошлом.

Видимо, весь астральный мир не существует самостоятельно, а содержится (с ничтожно малыми вероятностями) внутри каждого человека как его эволюционное прошлое. И также может быть, что все эволюционно вероятное будущее заключено в настоящем человека, но опять же с ничтожно малыми вероятностями. [21]

Налимов выступает за переориентацию науки в холистическом, антропоцентрическом направлении. Его рекомендации интересны и по-прежнему актуальны: пересмотреть доктрину воспроизводимости и сосредоточиться на уникальном, а не повторяющемся; перестать требовать безусловного разделения предмета и объекта исследования и вместо этого перейти к погружению в жизнь; признать, что технические измерения — не единственное доказательство онтологической реальности, но что люди могут открывать реальность, скрытую от физических инструментов. [22] Как куратор, пытающийся оперативно исследовать свою работу в процессе ее выполнения, я был бы рад, если бы все эти рецепты стали общепринятой академической практикой.

Значительная часть книги посвящена анализу серии экспериментов по медитации, которые Налимов и его жена Жанна Дрогалина проводили в конце 1970-х годов вместе с группами советских интеллектуалов и пациентов психиатрических больниц. Сеансы, которые он описывает, похожи на то, что мы испытали в Зяглуд-Какся, но явно без гипервентиляции. («В сеансах коллективной медитации, достигнутых посредством расслабления, вызванного аутотренингом, мы пытались прочитать древний текст, исходя из опыта этногенеза, хранящегося в глубинах нашего сознания» [23]). Участников просили описать свои путешествия с помощью текстов, рисунков и картин.

К сожалению, этот раздел «Сфер бессознательного» менее интересен, чем поддерживающая его теоретическая основа. Само по себе это неудивительно. Экспериментальную практику сложно сформулировать без потери строгости и интеллектуального блеска. Идеи Налимова по-прежнему годны для употребления, а некоторые даже обладают кристальной красотой, но работы, выбранные для их иллюстрации, очевидно, имели срок хранения менее двадцати пяти лет.

Это часто случается в мире изображений. Визуальная культура очень чувствительна к течению времени. Когда я создаю выставку для Таллина — упражнение, которое, очевидно, сильно отличается от длинного эссе — я должен принять во внимание такие параметры как удаленность, неясность и ностальгию и использовать их в своих интересах.

Здесь не место для полного отчета о том, что будет выставлено в музее. Упомяну только, что в качестве настенных текстов будут представлены избранные цитаты из книги Налимова, показанные вместе с восемью небольшими картинами Сергея Орлова на глянцевом картоне, которые передают его видения во время сеансов холотропного дыхания в 2001 году. Будут кадры из телевизионных архивов Ижевска, Йошкар-Олы и Сыктывкара, в том числе некоторые эпизоды курса коми-зырянского языка для русскоязычных, записанные в оптимистичный, но безденежный 1991 год. Конечно, будут также новые работы в различных форматах и техниках от приглашенных художников из России и других стран.

Я заимствую терминологию Налимова, чтобы подчеркнуть, что выставка задумана как часть размытого и нестабильного семантического поля, активированного для континентального бессознательного во всей его полноте: подготовительная работа, поездки, создание произведений искусства и текстов, общение на нескольких языках. Выставку следует рассматривать как кристаллизацию тех областей вышеописанного поля, которые наберут достаточный вес к середине марта. Континентальное бессознательное не исчезнет, когда выставка будет закрыта в конце мая. Оно бы никогда не признало такие банальные и сжатые таймлайны.

В самом деле, явление, которое, кажется, преследует финно-угорские земли, но о котором говорят гораздо меньше, чем об их символической вышивке, серебряных источниках и принесенном в жертву скоте, — это существование определенных мест с измененным состоянием сознания, где время течет со скоростью, которая не может быть конвенционально учтена. Такие «дыры» во временной ткани континентального ландшафта обычно держатся в секрете. Никогда не получалось ничего хорошего из того, чтобы позволять незнакомцам вмешиваться в подобные вещи, и поэтому у меня нет надежного списка мест с экстра-временными силами. Однако я слышал, что река Инва заставляет время стоять на месте, протекая через Кудымкар, столицу Коми-Пермяцкого автономного округа — город, связанный с миром лишь узкой асфальтовой дорогой.

_____________________________________________________________________________________________________

Текст подготовлен лабораторией «Пространство, алхимия и призрак гео-индивидуации» в рамках Московской Антропологической Школы

перевод: Саша Воронов, редактор Николай Смирнов

Английский оригинал впервые опубликован в A Prior Magazine 16 (2008)

Перевод впервые опубликован на сайте Syg.ma. Перевод выполнен с согласия автора..

Ранее частично переводилось на русский для каталога выставки «Север и Северо-Восток: Континентальное Подсознание. Современное искусство и финно-угорский мир», художественный музей Куму (Таллин, Эстония), 2008 г, переводчики Елена Смолейчук, OÜ Siu, что учитывалось при выполнении данного перевода.

* * *

Примечания:

1 — Бергсон разделяет два типа эмоций, или две манифестации чувственности: статичную/закрытую (инфра-интеллектуальную) и динамичную/открытую (супра-интеллектуальную). По мысли Поля Штеннера вся философия Бергсона рождается из этого разделения, которое воспроизводится во множестве форм, в частности, закрытый и открытый тип общества или материя и память. «Первый вид эмоций, которыми «обычно занят психолог», Бергсон называет «инфра-интеллектуальными». Это просто поверхностное возбуждение, которое возникает как следствие «идеи», «мысленного образа» или «интеллектуального состояния», как если бы уже существующая «репрезентация» просто упала в бассейн чувственности, вызвав волнение. Эта концепция эмоции как неопределенного отражения когнитивных способностей обычно используется, когда аффективность или чувствительность противопоставляются разуму или мышлению. Это понятие наиболее часто используется в современных когнитивно-психологических теориях эмоций.<…> В противовес ему Бергсон создал концепцию «супра-интеллектуального» типа эмоции. Она сама по себе «продуктивна идеями», а не рефлективна. Она не вытекает из репрезентации, которая отличается от нее, но скорее сама генерирует идеи и «беременна репрезентациями» в процессе формирования, которые «образуются или могут образовываться из ее собственной субстанции путем органического развития». Этот второй тип — не поверхностное возбуждение, а «волнение глубин». Это приносит «аффективное волнение души». Такие супра-интеллектуальные эмоции для Бергсона «являются источником великих творений искусства, науки и цивилизации в целом» (цит. по Stenner, P. Liminality and Experience: A Transdisciplinary Approach to the Psychosocial. Palgrave Macmillan; 1st ed. 2017 edition, p.47-48) — прим. Пер.

2. Lallukka, S. 1995. Komipermjakit-perämaan kansa («The Komi-Permyaks — People of
the Borderland»). Helsinki: Finnish Institute for Russian and East European Studies.

3. Freud, S. 1984. “The Unconscious”, in Penguin Freud Library, Volume 11, On
Metapsychology, trans. James Strachey. London: Penguin books, 1984, p. 184.

4. Freud 1984, p. 189.

5. Künnap, A. Possible Language Shifts in the Uralic Group. University of Tartu:
www.ut.ee/Ural/kynnap/kpls.html. Last accessed 17 January 2008.

6. Nalimov, V. 1982. Realms of the Unconscious: The Enchanted Frontier, trans. A V
Yarkho. Philadelphia: ISI Press, p. 205.

7. Gerd, K. 1989. V polete k solntsu (“Flying to the Sun”), trans. Z. Bogomolova. Izhevsk:
Udmurtiya, p. 6. This selection of his poems translated into Russian is also introduced by

Z. Bogomolova.

8. Кузебай Герд. В полете к солнцу. Ижевск: Удмуртия, 1989, с. 89.

9 — в оригинале здесь и далее именно «тартарский» (Tartar), т.е. через «р» — прим. ред

10. Toidybekova, L. 2007. Mariyskaya mifologiya (“Mari Mythology”).Yoshkar Ola: selfpublished,

p. 103.

11. Ibid., p. 124

12. Ibid., pp. 104-105.

13. Conversation at the Mari Scientific Research Institute, Yoshkar Ola, 27 July 2008.

14 — Этноним «зыряне», скорее всего, происходит от финно-угорского syrià, syrja, что значит «украина», «окраина». Аналогично «пермь» производят от финского pereämaa — «задняя сторона». Предположительно, окраиной коми и пермь были по отношению к более западным финским народам — прим. Ред

15 — В оригинале стоит «древние знаки тангра» (ancient tangra signs), что, вероятно, является ошибкой, потому что знаки тангра (булгарское имя для тенгри) свойственны более южным евразийским народам, в основном тюркских геокультур — прим. ред.

16. Lallukka, S. 2001. “Finno-Ugrians of Russia: Vanishing Cultural Communities?”, in P.

Fryer and S. Lallukka (eds) Nationalities Papers 29:1. London: Routledge, p. 21

17. Saarinen, S. 2001. “The Myth of a Finno-Ugrian Community in Practice”, in P. Fryer
and S. Lallukka (eds) Nationalities Papers 29:1. London: Routledge, p. 47.

18. Tsypanov, E. A., L.A. Motorina and Zh. G. Sizeva. 1999. Römpöshtan. Syktyvkar:
Prolog. (This is Lesson 1 of a course in the Komi language for adults: «Hello, Pavel! Hello,
Anna! What’s new? Nothing is new. Good bye! Good bye!»)

19. Weiss, P. 1995. Kandinsky and Old Russia: The Artist as Ethnographer and Shaman.
New Haven:Yale University Press.

20. Tomei, C.D. 1997. Untitled review in The Slavic and East European Journal, 41:2,
Summer, pp. 371-373.

21. Nalimov 1982, p. 12.

22. Ibid., pp. 278-279.

23. Ibid., p. 221.