„Голос жизни моей…“ Памяти Евгения Дубнова.
Статьи о творчестве Е.Дубнова. Воспоминания друзей. Проза и поэзия.
Сост. Лея Гринберг-Дубнова. Спб.: Алетейя, 2021.

Летом 2019 года в Иерусалиме умер поэт, прозаик и переводчик Евгений (Юджин) Дубнов. Прошло два года, держу в руках книгу его памяти: статьи о творчестве, воспоминания друзей, стихи, проза. Листаю страницы, и кажется, что я на литературном вечере памяти поэта. Вступительное слово сестры, Леи Гринберг-Дубновой. Без её любви к брату, верности семейной памяти не было бы этой книги. И как она постоянно подчёркивает, работа над наследием Евгения (Юджина) стала для неё возможностью преодолеть те расстояния, которые жизненные и творческие обстоятельства часто создавали между родными людьми: “Порой казалось, что я по-настоящему приблизилась к нему, лишь разбирая его архив, все эти бережно сохраненные письма, стихи <…> Всё то, что по времени было так далеко от меня, вдруг словно приблизилось…”

Воспоминаниями о поэте делятся его друзья, из Иерусалима, Лондона, Штутгарта. Коллеги рассказывают о совместной работе над переводами, над издательскими проектами. Наблюдения над особенностями поэтики и главными темами, отзывы на отдельные книги стихов. Часто звучит голос и самого Евгения Дубнова в отрывках из его интервью разных лет. С интересом слушаю все выступления, и наряду с благодарностью всем выступающим постепенно растёт во мне желание, чтобы вечер закончился, чтобы можно было идти домой с книгой под мышкой, устроиться перед лампой, остаться один на один со стихами, чтобы начался самый главный разговор, ради которого и существует поэт…

В тематической сетке стихов Дубнова отчетливо выделяется мотив пути в его железнодорожном варианте, с ключевыми словами “вокзал”, “перрон”, “платформа”, “проводник”, “семафоры”. (Ахматова говорила о важности повторяемости отдельных слов для восприятия мира поэта). Часто этот мотив сопряжен с настроениями тоски, одиночества, чего-то не свершившегося. Отсюда “вагон, не верящий в путь”, “вокзальная боль”, “перрон, пропахший тоской”, “морозная мантия вокзала”. Но это лишь иллюзия движения. Лирический герой Дубнова никуда не едет, он всегда дома, в себе. Недаром так распространен в его стихах взгляд из окна, символ окна один из самых главных в его поэзии, а один небольшой лирический цикл, например, так и озаглавлен “У окон”:

И глядя за чаем в окно этим мартовским утром,
Ты чувствуешь, как удивляешься медленно жизни, —

И вот я вновь лицом забился в окна,
Причудливо прочитанные льдом…

И тогда
ты вдруг узнаешь
В городах
походку мая,
И окно
откроешь в просинь,
Чтоб весной
раскрылась осень

Иллюзорно и присутствие других в лирическом пространстве стихотворения. Иногда это присутствие просто намечено легким штрихом, как например в раннем стихотворении 1967 года:

Ночью руки на плечи
ложатся тревожно и чутко
Я часами стою
и лицом прижимаюсь к окну…

Но и лирическое „ты“ в большинстве стихотворений это чаще всего обращение к себе самому, разговор с самим собой («Смотри, как свечка оплывает», „провожать корабли ты пришел неизвестно куда“). Способность быть наедине с собой признак большого зрелого поэта. И нигде эта способность не проявляется так ярко, как в стихах, сама тематика которых предполагает скачок в другие географические пространства. Географию Дубнова можно проследить по списку названий стихов: Вблизи Темзы, Шотландия, 1976, Ирландия, Канадские строки, Парижский путеводитель, Эдинбург, и конечно же Путешествие в Иерусалим, Иерусалимские строки. В этих стихотворениях Дубнов не «местописатель» (его ироничное словечко). И хотя многочисленные детали свидетельствуют о его удивительной наблюдательности и умении двумя тремя штрихами передать пейзаж, главным и тут остаются волнения поэта, его слёзы и страхи, сомнения и надежды. Так уж сложилась жизнь Дубнова, что самые дорогие, любимые для него места одновременно и на юге (Иерусалим) и на севере (Лондон, Рига, Таллинн). Мне, как читателю-северянину, ближе «английские» стихи, о Лондоне, Темзе, Ирландии. Традиционные туман и дожди упоминаются в них не часто. Дубнов обладает даром создать пейзаж с использованием слов и словосочетаний вроде бы нейтральных по отношению к конкретному уголку земли. Вот примеры из шотландских картинок: «жалкая незанятость земли», «легкая флейта», «шумит трава», «вода блестящая звенит»…

Впрочем, часто в одном стихотворении сливаются разные страны и города:

Рижский воздух голубой
Над парижскою рекой.

Или из другого стихотворения:

В час, что над Темзой пролетела
Сквозь синий ласточка рассвет,
Разгоряченный лоб задела
Метель на площади в Москве.

В стихотворении «Шотландия, 1976» большая тень ложится на небо «как сапог». Это идёт человек, «весь испачканный красным». Это шаги Макбета. Первая строка цитата из трагедии Шекспира в оригинале. В книге много эпиграфов на разных языках, литературных аллюзий и перекличек. Но эрудиция автора не унижает читателя, как это часто бывает в современной „высокоинтеллектуальной“ поэзии. Он снабжает иностранные цитаты переводами, приводит подробные исторические и литературные объяснения. При этом читатель Дубнова испытывает не униженность от незнания, а радость познания, радость открытий и новых поворотов мысли.

По воспоминаниям людей, хорошо знавших Евгения Дубнова, он обладал прекрасным чувством юмора, мог дурачиться и хохотать до упаду. В книге читатель действительно найдёт немало строк, написанных с мандельштамовским озорством:

Улыбнувшись, заходя,
Отряхнувшись от дождя,

Шарф свой тонкий развяжи
И о платье расскажи,

Что купила ты вчера,
Чтоб ходить на вечера.

Платье — прямо из кино,
И недешево оно,

Соответственно цене
Модный вырез на спине…

Но о чём бы ни писал поэт, почти всегда и почти в каждом стихотворении присутствует главная тема — поэтическое слово, его тайна и его жизнь, его сила и мучительный путь поэта от молчания к звучанию. Поэтому так органично присутствие слов «рифма», «стопа», названий размеров (‘все прощенья мои, все анапесты, все обещанья…»). Слияние поэзии и жизни создаёт часто выразительную двусмысленность: «Какая вечная причина/Тревожит ветвь и мучит лист?» О чём идет здесь речь, о древесном листе или о чистом белом листе бумаги перед рождением стиха?

Один из друзей Дубнова вспоминает его слова о метафоре как основе поэтического образа. В поэтической ткани его стихов метафорам не тесно, но в них сочетается логичность построения с новизной и неожиданностью:

Погребает гребни берег, весь в слезах,
Саван пены истлевает на глазах…

Список удачных эпитетов, неологизмов, сравнений из его стихов был бы достаточно длинным, если бы мы предприняли подобный анализ. «Прошлоосенние листья», «грузный крик…хрустнул в перепонках», «гортанная речь площадей», «костистость неровная рук», «листопадный озноб», «трава крепка, как выход из гортани» …

В поэтической грамматике Дубнова тоже немало интересного. Например, в стихотворении „Стоя на мосту неулыбчивым утром…“ пять строф, каждая из которых представляет из себя развернутый деепричастный оборот, начинается с деепричастия, глагол же при этом отсутствует. Другой пример — придаточные предложения при отсутствии главного. Конечно, в этом Дубнов не был первооткрывателем. Грамматическая зависимость слов в поэтическом языке часто снимается, принципиально зависимые элементы превращаются в независимые.

Стоит обратить внимание и на некоторые метрико-строфические особенности стихов Дубнова. Например, часто при использовании сочетания коротких и длинных размеров в одной строфе, короткие нечётные строки резко контрастируют по своему размеру с четными (а не наоборот, что более типично). Таковы сочетания одностопного хорея и пятистопного амфибрахия, одностопного и трёхстопного анапестов или двустопного и четырехстопного ямбов.

Жизненный путь Евгения Дубнова, увы, завершился. Уход человека невосполним для его близких, друзей, постоянных собеседников. Но в уходе поэта есть светлое утешение:

Нет юности и крова, годы
Ушли — но слово есть и след.

Для нас остаётся радость идти по следам.