Лето в Баден-Бадене by Leonid Tsypkin
Перевод с русского Роджера и Анджелы Киз
Издательство New Directions
146 страниц, $34.99 в твердой обложке. ISBN: 0811214842
Рассказчик Леонид Цыпкин едет в поезде в Ленинград, ныне известный как Санкт-Петербург. Чтобы проверить факты для книги о Достоевском — для книги «Лето в Баден-Бадене» — он собирается посетить различные места, где проживал Достоевский с момента своего возвращения из сибирской тюрьмы до последних лет жизни со второй, намного более молодой, чем он сам, женой, Анной Григорьевной. Путешествие Цыпкина по бесплодной, зимней современной России органично сочетается со сценами из другого путешествия: молодоженов Федора и Анны Григорьевны, пытающихся спастись от сборщиков долгов, кочуя по Западной Европе весной 1867 года. Автобиография в виде виньеток и воспоминаний из жизни Цыпкина, сочетается с биографией — с многочисленными подробностями о Достоевских и о местах, посещаемых ими, тщательно или, точнее, «одержимо» исследованных, и преобразованных замечательным видением Цыпкина, его пронзительным интеллектом и воображением в захватывающее художественное повествование, которое вполне можно назвать литературным шедевром.
Сьюзан Зонтаг написала подробное и тщательно продуманное введение в этот роман неизвестного, ранее нигде не публиковавшегося российского автора. Ее описание жизни Леонида Цыпкина увлекательно само по себе. Она описывает побег вместе с отцом и матерью из Минска во время вторжения немецкой армии в 1941 году: годы, проведенные врачом в третьесортной сельской психиатрической больнице во время антисемитской кампании Сталина (в основном, ради того, чтобы избежать тюремного заключения). Затем пришел профессиональный успех в Московском институте полиомиелита и вирусных энцефалитов, где он был членом группы, которая разработала вакцину против полиомиелита Сабина в Советском Союзе. За этим последовали и другие достижения: Цыпкин получил две докторские степени, внес ценный вклад в различные исследовательские проекты, а с 1960 г. до года своей смерти (он умер от сердечного приступа 20 марта 1982-го, в день своего 56-летия) завершил несколько литературных проектов— рассказы, две автобиографические новеллы, «Мост через Нероч» и «Норартакир» и «Лето в Баден-Бадене».
Жизнь Цыпкина закончилась печально. Как сообщает Зонтаг, в 1977 году он был «понижен в должности до младшего научного сотрудника — т.е. до должности человека без ученой степени (у него было две), с которой он начинал более двадцати лет назад — и его зарплата … была понижена на семьдесят пять процентов», как только (и из-за того что) его сын Михаил и невестка Елена эмигрировали в США. Цыпкин продолжал ходить в институт каждый день, но он был исключен из лабораторных исследований. Он дважды обращался за разрешением на выезд жене и матери. Вторая неудачная попытка привела к его увольнению из института. Но, пожалуй, самым печальным является тот факт, что как писатель Цыпкин работал в полной безвестности. По словам Михаила Цыпкина, «он не отправлял свои рукописи в издательства и не хотел распространять свою прозу в самиздате, потому что боялся проблем с КГБ и потери работы». Всего за пять дней до смерти, ему сообщили, что «Лето в Баден-Бадене» будет сериализовано в американском эмигрантском еженедельнике.
Можно спросить, зачем вообще писать столь пространное описание жизни неизвестного писателя вместо того, чтобы обсуждать его книгу и главную тему книги — Достоевского. Во-первых, из-за масштаба того, что достигнуто в этом романе — посредством стиля и содержания. Зонтаг пишет: «Чего нельзя найти в этом необыкновенном умственном приключении… [это] энергичного и обстоятельного отчета о… целом [здании] русской литературы». Поэтому любой рецензент обязан представить читателям автора. Во-вторых, именно потому, что жизненный опыт Цыпкина как еврея сформировал его отношение к России, к её культуре и к её укоренившимся предрассудкам, а также окрасил и пролил свет на его понимание как литературных произведений России, так и на их создателей.
Блестящий и эрудированный человек, Цыпкин не мог не восхищаться и даже почитать гигантами российской литературы, в авангарде которых стоит автор таких книг, как «Преступление и наказание», «Бесы», и «Братья Карамазовы». Без сомнения, романтизм Достоевского перекликался с его собственными чувствами; проза Цыпкина, его поэтические описания персонажей и душевные состояния даже напоминают сочинение Достоевского, потому что он цепляется за те же глубоко закопанные эмоциональные струны. Но было бы неправильно думать, что Цыпкин руководствовался простой преданностью. В своем вступлении Зонтаг замалчивает амбивалентность Цыпкина по отношению к Достоевскому — сочетание трепета и антипатии, с которым Цыпкин изображает его: способность фокусника вызывать к жизни сложных, незабываемых персонажей, описывать страдания и определять, что значит иметь совесть. Цыпкин показывает все это, но также и тщеславие Достоевского, его сексуальную незащищенность, его паранойю и собственничество, его бесчисленные обиды, вызванных малейшими пренебрежениями, и его бессильную робость, которая была для него источником мучений всю жизнь. Самое главное, и то, что, я считаю, является ключом к пониманию «Лето в Баден-Бадене» и вообще, к изображению Достоевского Цыпкиным — это осознание — всегда на переднем плане — укоренившегося антисемитизма Достоевского.
«Я пролистал. . .последний том произведений Достоевского, содержащий «Дневник писателя 1877-1878 гг.» —и вдруг наткнулся на статью, посвященную евреям—она так и называлась «Еврейский вопрос»—и не стоило бы удивляться этой его статье, потому что в конце концов он должен был где-то собрать воедино все эти свои «евреи, евреи, еврейчики и жиды», которыми он так щедро окроплял страницы своих романов — и то как позер Лямшин, визжащий от ужаса в Бесах, и то как высокомерный и в то же время трусливый Исайя Фомич в «Записках из Мёртвого Дома», не постеснявшийся ссудить деньги под огромные проценты своим товарищам по заключению … но чаще всего он изображал их … не довоплощенными персонажами, просто упоминал их мимоходом, просто еврейчики или ещё какое-нибудь слово из того же ряда, подразумевающее самые низкие и самые низменные качества человеческого характера … и мне показалось странным до невозможности, что человек, столь чувствительный в своих романах к чужим страданиям…не написал ни единого слова в защиту или оправдание народа, преследуемого на протяжении тысяч лет… »
Цыпкин упоминает российских литературоведов-евреев, которые «добились чуть ли ни монополии в изучении литературного наследия Достоевского», и предлагает ценную мысль : «. . . есть что-то неестественное и, на первый взгляд, даже загадочное в том страстности и почти благоговейности, с которой они анализировали и по сей день продолжают анализировать дневники, записные книжки, черновики, письма и даже самые мелкие биографические подробности этого человека, который презирал и ненавидел их расу — это можно видеть как своего рода каннибалистический акт, по отношению к вождю вражеского племени… «, Читая эти строки, хочется спросить, что побудило Цыпкина потратить три года на исследование и написание книги о Достоевском. Разве его усилия нельзя было тоже истолковать как «неестественные»? Ответ можно найти в книге. Цыпкин считал Достоевского безмерно одаренным. Герои и злодеи из книг Достоевского живут в повествовании Цыпкина, как будто они реальные люди — живое доказательство его гениальности. И все же Цыпкин взял на себя смелость перевернуть стол против человека, который так нелестно писал о его собратьях-евреях.
«Лето в Баден-Бадене» — блестящий акт подрывной деятельности, настоящий бунт против Достоевского и определенных аспектов русской культуры с ее традиционным антисемитизмом и преследованиями. Достоевский становится персонажем книги Цыпкина, наделенным многими из уродливых черт, которые он сам приписывал еврейским обитателям своих романов. Цыпкин делает Достоевского непривлекательным с любой стороны. Он позволяет Достоевскому искренне любить жену, но даже это, казалось бы искупающее качество не только не искупает его вину—оно сводится на нет повторяющимися проявлениями эгоизма и безответственной одержимостью азартной игрой. Цыпкин превращает его в его собственное гротескное творение: «… он подошел к большому зеркалу…но вместо себя в зеркале увидел хилую фигуру Исайи Фомича, без одежды, с куриной грудкой—и он отпрянул, и Исайя Фомич тоже отпрянул—и он начал забрасывать Исайю Фомича теми самыми бутербродами, которые он засунул в карманы на вокзале, где он кричал о недоданном франке, как ростовщик».
Перевод с английского EastWest Literary Forum. Перевод цитат обратный
