Все в Краснополье звали её Старой Графиней. Говорили, что до революции она и вправду была то ли графиней, то ли просто помещицей. Была она немкой. Звали её пани Грета. Никто в местечке не помнил её молодой: для всех она была Старой Графиней. До революции она и вправду была то ли графиней, то ли просто помещицей.

После революции Краснополье буквально очистили от местных родовитостей: кого арестовали, кого убили, кто успел убежать и только Графиню почему-то не тронули, реквизировав под колхоз её поместье. Может быть потому, что и тогда она была очень старой, а может, как говорили, её брат был в Германии в каких-то верхах и помогал революции деньгами, и ей пришла телеграмма от самого первого вождя революции. Хотя если бы это было так, то второй вождь убрал бы её, чтобы и следов не осталось. Но, как бы там не было, её не тронули ни в революцию, ни после. Жила она одна на краю Краснополья, врезаясь огородом в прилегающую к местечку деревню Маластовку- своё бывшее поместье. Сколько ей точно лет, никто не знал, но было ясно, что очень много, и, наверное, она одна не протянула бы столько, если бы не племянница соседки Двоси-портнихи рыжеволосая Элька. Элька была дочерью брата Двоси Абрама, который до поры, до времени, был большим начальником в Костюковичах, а потом его арестовали, семью выслали, и пятилетняя Эля каким-то чудом была переправлена Двосе, пополнив большое Двосино семейство.

Элька мечтала быть учительницей немецкого языка, как её мама, которую она не помнила.

И, когда она чуть подросла, Двося свела её с Гретой. И стала она для старой одинокой Графини родным человеком, её Эльзочкой, как называла её на немецкий лад Графиня. И Эля полюбила Графиню, как родную бабушку. Двосе, обременённой большим семейством: пять дочек и муж –калека, было ни до кого: все накормлены и слава Б-гу.
И Эля весь день пропадала у Графини, помогая ей во всех делах. О себе Грета никогда ничего не говорила, но однажды, когда Эля наводила порядок в её сундуке и натолкнулась на маленький кулон, на котором был изображён старинный герб, Грета сказала, что это их родовой герб. И Эля поняла, что Грета настоящая графиня. И её прозвище не шутка местных остряков. Кстати, молодой учитель истории Валентин Петрович, в которого были влюблены все ученицы старших классов и Эля в том числе, на каждом уроке напоминал, что её связь с недобитком буржуазии в лице Графини, позорное пятно на всей школе, и выше тройки совесть советского человека не
может позволить оценить её знания по истории. Подружки Эли посмеивались, говоря, что таким образом Петрович выражает свою любовь к Эле. А Элю его слова пугали, и тройки в дневнике никак не помогали её мечте стать учительницей.

Но оказалось, что не тройки по истории стали главным препятствием на дороге к мечте, а более страшное и безжалостное препятствие- война!

Война пришла в Краснополье с потоком беженцев, уходивших вглубь России. Краснопольские евреи влились в этот поток едва ли не последними, то ли надеясь на скорую победу сталинских соколов, то ли веря в цивилизованных немцев. Двося долго колебалась бежать или нет со своим совершенно не транспортабельным семейством и даже обратилась за советом к Грете, которая, не раздумывая сказала Двосе, что им надо бежать. Эля удивлённо смотрела на Графиню и не понимала её: ведь все годы она рассказывала ей о немцах хорошее.

-Евреев будут убивать: злой дух нибелунгов выпущен на волю, и он правит Германией, — сказала Графиня.— Эльзочка, внученька, послушай меня, бери маму и бегите.

— Может и вы с нами? — растерянно сказала Двося.

— Я должна остаться, — остановила её Грета, — я надеюсь, что с ними придёт мой сын Пауль.

— Ваш сын? — удивилась Эля.

— Да, — кивнула Грета. – Когда началась ваша революция, он гостил у мой мамы в Кёльне.

И там остался. Я не видела его почти тридцать лет.

Двося ушла из местечка едва ли не последней. Говорили, что немецкий десант уже занял чериковскую дорогу. Но каким-то чудом вся Двосина мишпоха добралась до Кричева и попала в последний товарняк, который отходил с уже горящей станции. Эля помогла всем сесть в поезд, а сама осталась на станции, сказав, что вернётся в Краснополье, так как без неё тетя Грета умрёт. И не дождётся сына.

-Тохтэрке, вос ду тутс? (Доченька, что ты делаешь? – идиш)- запричитала Двося. — Там уже немцы!

— Тетя Грета тоже немка, — ответила Эля.

До Краснополья она добиралась почти неделю. В местечке, как и сказала Двося, уже были немцы. Немецкую оккупационную власть представлял один офицер из интендантской службы, при этом самого младшего звания, ввиду незначительности местечка и два пожилых солдата, а исполнительной силой новой власти была полиция, набранная из местных и староста. А начальником полиции на удивление всем стал учитель истории Валентин Петрович.

Когда Эля вернулась, все оставшиеся евреи уже были переселены в гетто, маленькую узкую улочку на краю посёлка. А еврейские дома заняли переселенцы из окрестных деревень и местное начальство.

Грета за неделю, что не было, Эли совсем сдала. Если раньше она могла чуть-чуть передвигаться, то сейчас ей трудно было даже сидеть. Она очень удивилась появлению Эли. Впавшие глаза смотрели на Элю со страхом:

— Внученька, зачем ты вернулась?

Среди плохих новостей, о которых Грета рассказала Эле, одна была обнадёживающей: комендант местечка обещал Грете, как немке, прислать домработницу из гетто и оказать помощь в поисках семьи в Фатерланде.

Домработницей стала Эля. Грета умоляла её поменьше выходить из дома. Но приходилось ходить за едой и однажды её встретил Валентин Петрович и с улыбкой сказал, что Графиня не вечная, а всех жидов ждёт ров за местечком.

Грете становилась всё хуже и хуже. Однажды она попросила, чтобы Эля дала ей бумагу и перо. Она что-то долго писала, потом положила бумагу в конверт, написала на конверте имя Пауль фон Дитрих и попросила Элю передать это письмо сыну, когда тот приедет.

— Сами отдадите. – сказала Эля.

— О, если бы я сама могла его встретить, я не писала бы ему письма,— грустно улыбнулась Грета.— Моё время ушло.

Через два дня её не стало. В тот же вечер Элю увели в гетто.

А через несколько дней евреев повели в последний путь. Всю операцию комендант поручил полицаям, приказав экономить пули и постараться обойтись подручным средствами. Сам комендант ограничился осмотром колонны с крыльца комендатуры. Эля, стоящая в первых рядах, внезапно поняла, что это её последние минуты и вспомнила о письме Греты. И сделала шаг вперед. На неё закричали, полицай попытался затолкать её в колонну, но комендант, узнав служанку фрау Греты, спросил о чём она хочет сказать. И Эля на немецком языке передала просьбу Греты.

Комендант взял письмо и обещал передать его. А Эля вернулась в колонну.

Их вывели за местечко ко рву у сушильного завода. Приказали раздеться. Потом группами стали подводить ко рву. Элю историк поставил в конце кровавого конвейера. Быть последней было ужасней, чем первым. Он это знал. Пляска смерти длилась долго, и Эля, закрыв глаза, стояла среди этого страшного пиршества, ожидая своей участи. И вдруг среди стона и криков, услышала скрежет резко тормозящей машины. Она открыла глаза и увидела черный Опель в окружении мотоциклистов. Из Опеля буквально выскочил офицер, и начальник полиции, ничего не поняв в немецкой скороговорке, стал объяснять, что приказ коменданта выполняется в точности: обходимся без пуль, и, желая показать господину офицеру, как ловко это у них получается, взял у одно из подручных топор, и подбежал к поредевшей толпе обреченных и вытянул вперёд… Элю. Девушка сжалась, ожидая последнего мгновения, но офицер начал кричать: в эти минуты до неё перестали доходить его слова и вдруг она услышала слово Эльза. И её внезапно осенила:

— Пауль!

— O, mein Got! — воскликнул офицер, и подбежал к Эле, отшвырнув в сторону начальника полиции.

— Ich Otto! Paul mein Vater! Die Grossmutter hat uber dich gesschriben. Du Deitsche! So die Grossmutter gesagt! Behalt! (О, мой Бог! Я Отто! Пауль мой отец. Бабушка написала о тебе. Ты немка. Так сказала бабушка! Запомни! — немц.)- последнее слово он повторил дважды.

Эля хотела сказать, что она еврейка. Но язык не слушался, ноги подкосились, и она потеряла сознание. Очнулась она в машине, укутанная в офицерскую шинель, а рядом сидел Отто, удивительно похожий на свою бабушку.

…После войны Двося вернулась в Краснополье. Об Эле ей рассказали соседи. В их рассказах всё было непонятно и загадочно. Но подробно Двося спрашивать боялась. Не те были времена. Валентин Петрович отсидел двадцать лет и вернулся. О своих подвигах он не хвастался. Но выпив, рассказывал, что Эля с Гретой были немецкие шпионы.