ПРОЛОГ

В четырнадцать лет я убежал из дома. Это был мой второй побег, первый раз я удирал ещё в России из Звенигородского приюта. Тогда мне только стукнуло девять, я был сопляк и дурак. Меня поймали на третьи сутки на Казанском вокзале.

На этот раз я подошёл к вопросу по-взрослому. Раздобыл армейский компас, распечатал крупномасштабную карту, такую подробную, что на ней были нанесены не только грунтовые просёлки, но даже тропы, броды в реках, ручьи и источники с питьевой водой.

Из карманной мелочи и денег на кино я скопил девяносто пять долларов. В рюкзак упаковал спальный мешок на гагачьем пуху (рюкзак и спальник выцыганил на барахолке за двадцатку у одноглазого сержанта), алюминиевую флягу, пять упаковок галет с изюмом и орехами, большое красное яблоко и книжку Стругацких.

В боковой карман рюкзака спрятал нож, настоящую охотничью финку с хищными зубцами на конце лезвия и мелким, почти незаметным, но обидным клеймом «Сделано в Китае». Ножи должны производиться в Мексике, в Марокко, в Испании. В каком-нибудь Толедо, сухощавыми и загорелыми брюнетами с уверенными пиратскими лицами. Или в Швеции среди диких фиордов и клюквенных болот. На худой конец в Финляндии, ну уж никак не в Китае.

Из Чикаго автобусом я добрался до Вирджинии, по странному совпадению я снова бежал на юг, правда, на этот раз на другом полушарии. В Ричмонде, в придорожной закусочной, мне удалось уболтать мелкую старушонку, она подбросила меня на своём розовом «плимуте» к Монтичелло. Оттуда на лесовозе, гружённом пахучими соснами, я добрался до Совиного Ручья.

Я вырос в казённых интерьерах, где стены покрашены мышиной краской, мокрой и холодной на ощупь, где чувства классифицируются по степени их рациональности, где понятие «выживание» имеет буквальное значение. Страх — деструктивная эмоция, страх мешает выживанию; не будучи смельчаком, я научился не бояться из соображений рациональности. Когда меня перевели в старшую группу, там, в Звенигороде, на той же неделе Гогу нашли повешенным в душевых. Списали как самоубийство, хотя из-под лопатки у него торчала обломанная за- точка и все знали, что это заточка Хвоща. А помогали труп вешать Джуга и Дятел. Это тоже знали все. Гога один раз вступился за меня, а когда его убили, я промолчал. Я струсил и предал его из соображения рациональности. Я не рассказывал про интернат никому — ни Блейкам, ни в школе, не потому что поначалу был слаб в английском, я просто не хотел снова погружаться в ту толщу боли. Да и не понял бы никто.

Лесовоз скрылся за поворотом, я достал карту и сразу нашёл Совиный Ручей. Самого ручья видно не было, я стоял на обочине рядом с ржавым указателем, пробитым дробью как решето. Где-то надрывно звенела цикада. Солнце уже садилось, и макушки придорожных сосен затейливыми кружевами чернели на фоне розового неба. Обрывки мелких облаков плавно тянулись на восток, на миг мне показалось, что я вижу, как вращается земля — сосны, фиолетовый лес за ними тихо прокручивались под неподвижным зефирным куполом.

Тропа шла в гору, новые кеды упруго ступали по опавшим иголкам, бурым и мягким, как медвежья шерсть. С ветки беззвучно сорвался ястреб, нырнув под сосновые лапы, свечой взмыл вверх. Я вздрогнул от неожиданности, птица едва не задела меня крылом. Где-то слева, за густым орешником, ворчал ручей. Оттуда тянуло сырым холодом.
Впереди, за чёрными стволами, открывалась поляна. На дальней опушке стоял человек в долгополом пальто, он целился из ружья в корягу. Быстро темнело, по траве полз туман, казалось, что мужчина по колено забрёл в какую-то муть. Коряга вдруг ожила, человек отпрянул. Я уже вышел на поляну и увидел, что это был волк. Его передняя лапа угодила в капкан. Зверь не скулил, молча следил за человеком, за ружьём. Я подошёл ближе. Волк поймал мой взгляд, несколько секунд глядел мне в глаза, безнадёжно и тоскливо. После обречённо отвернулся к лесу.

Что вы делаете? Так нельзя, подождите, — остановился я и крикнул, сжав кулаки. — Нельзя!

Мужчина удивлённо повернулся.

Поляк, что ли? — спросил он.

На нём было холщевое пальто, мятое, словно скроенное из старых мешков. В бритой угловатой голове было что-то рачье, то ли розовато-красная кожа, то ли белёсые выпуклые глаза с седыми ресницами. «Раковая шейка» — вспомнил я странное название конфет. Бровей на лице не было.

Не поляк, — огрызнулся я. — Русский.

Вот и ступай своей дорогой, русский.

Волк слушал, я видел настороженное ухо. Сосновый бор почернел и придвинулся, где-то за ним закатилось солнце. Небо напоследок засветилось персиковым, нежным, почти волшебным сиянием. По диагонали протянулась ртутная жилка — след самолёта.

Ну да! Вот если бы вас так, — я зло поддёрнул рюкзак. — Безоружного…

Как? — тихо спросил он. — Как так?

Вот так, в упор.

Его рачье лицо отливало розоватым блеском, короткий нос, казалось, покрыт лаком. Он неожиданно улыбнулся, выставив крупные зубы.

Тебя как звать, парень? — он приблизился ко мне почти вплотную.

Николай.

Ты думаешь, Николай, так легко убить? Ты думаешь — всех-то дел — курок нажать, да?

Рак был длинным малым, на голову выше меня. От него воняло сырым костром — горький, противный запах. Он сплюнул в траву.

Мой отец говорил: каждый день ты должен кого-то убивать. Муху, крысу. Каждый день… — Рак засмеялся. — Тогда в решающий момент рука не дрогнет. В решающий момент…

Он неожиданно протянул мне ружьё.

На! Попробуй сам.

Ружьё оказалось старым двухзарядным «ремингтоном», увесистым, гораздо тяжелей, чем я ожидал, цевьё было тёплым и скользким от его потных рук. Мой указательный палец осторожно лёг на маслянистый курок. Мне всегда казалось, что оружие должно придавать уверенности, на деле я ощутил неудобство и растерянность.

Приклад в плечо… Вот так…

Знаю… — я вжал приклад в плечо. — Ну и?

Рак сделал шаг назад, неожиданно приподнял ствол «ремингтона» и упёр его себе в грудь. Я замер, хотел сглотнуть, во рту была сушь. Мой указательный палец мелко дрожал на спусковом крючке.

Ну и? — тихо передразнил он меня. Его выпуклые глаза гипнотизировали меня, я не мог отвести взгляда от этих водянистых, в розовых прожилках, воспалённых глаз. От белых ресниц, похожих на свиные щетинки. Мне пришла неожиданная мысль, что он альбинос.

Ну что, Ник, — так же тихо спросил он. — Сможешь нажать курок? Или кишка тонка?

«Ремингтон» стал вдвое тяжелей. Страшно хотелось пить. Снизу, из желудка поднималась тошнотворная слабость, между лопаток скользнула щекотная капля. Если бы ствол не упирался в его грудь, у меня вряд ли хватило сил удержать ружьё.

Вот видишь, — ласково проговорил он. — Не так это просто — убить. Навык нужен.

Левой рукой он взялся за ствол, мои пальцы разжались сами. Он ловким жестом перехватил ружьё за цевьё, уверенно прижал ствол к волчьей голове и спустил курок.
 
 
Роман «Харон» был опубликован в Германии, Украине, России и США.