Он сказал, чтоб я сдала назад – люстра в гараже. Я медленно съехала задом вниз, под дом. Там было почти темно, если не считать мутного пятна света с улицы. Он отпер дверь, щелкнул выключателем – неоновая лампа моргнула раз, другой и засветила ровно и холодно. В глубине стояли какие-то железные кронштейны. И картонные коробки, много коробок. Он пододвинул ближайшую и вытащил люстру до половины. Люстра была как на фото – вся в стеклянных висюльках и гнутых жестяных розочках – розовых и желтых. Она показалось мне нелепой, и трогательной одновременно. Такие люстры начали делать с конца десятых годов прошлого века и сначала розочки были из фарфора. По-моему, их производили до 60-х годов включительно, но в какой-то момент заменили фарфор на жесть. Вкруг каждой из розочек вились резные листики, аккуратно выкрашенные в два зеленых – потемней и посветлей. Эта на вид была конца тридцатых-сороковых, когда покупать настоящие розочки каподимонто стало уже накладно. Каподимонто, — главная неаполитанская мекка всего этого фарфорового ужаса – всех этих завитушек, блюдечек-чашечек, скульптур в стиле людовиков…. И везде прилеплены розочки. Нежные фарфоровые розочки. Может быть, императрица Мария–Амалия, родоначальница этого кошмара пришла бы в смятение от подобных трансформаций, но лично мне жестяные показались норм. Я вообще люблю такое – полубессмысленное, нелепое, ветхо-буржуазное.

Но я отвлеклась. Люстра была супер – розочки, листики, хрустальные висюльки. Я достала кошелек, отсчитала семьдесят евро. Он спрятал деньги и вдруг начал говорить, сбивчиво и очень быстро. Я не поняла ни слова. Он повторил, показывая на дверь:

– Я хочу кое-что показать вам еще, вам понравится. Давайте пройдем еще туда, это рядом. Думаю да, должно понравиться.

Это действительно было рядом, просто следующая дверь. Он долго подбирал ключ, и было уже какое-то напряжение в его жестах, нарочитая небрежность, нервность. Наконец щелкнул замок, мы вошли, он шлепнул рукой по выключателю, но неоновая лампа не зажглась, а только замигала и защелкала, мерно, как цикада. Сначала мне показалось, что это такой же ангар, как тот, из которого мы только что вышли, но я ошибалась: таким же он был только по ширину, а в длину — больше раза в три и уходил куда-то в глубь, темноту. Там, в самом конце, у стены стояли какие-то то ли полки , то ли стеллажи, и когда мы дошли до середины, я разглядела, что все они доверху заставлены разнокалиберными картонными коробками, Мы подошли к ним вплотную. Здесь уже было почти темно. В мигающем люминесцентном свете все выглядело загадочно, если не тревожно.

— Да, лампа сломалась но… можно и так. Это неважно и нам не помешает, — он почему-то хихикнул.

— Это здесь, — он неловко подпрыгнул, ухватил самую верхнюю коробку и потянул ее вниз. Она поддалась, но то ли он потерял равновесие, то ли дернул ее слишком резко, но неожиданно все эти верхние коробки с грохотом посыпались вниз и упали почти мне под ноги. Одна из них раскрылась и их нее выкатились какие-то то штуки. Я вытащила телефон, зажгла фонарик. Это были разноцветные фаллоимитаторы и отрезанные мужские пальцы. Крепкие, недлинные пальцы с желтоватыми ногтями. Обрубленные фаланги еще немного кровили. На одном, который был ближе всех, я разглядела жесткие черные волоски возле среза.

Некоторое время я рассматривала всё это. Потом развернулась и пошла к выходу. Я старалась идти небыстро. Мне все время хотелось обернуться, но я не оборачивалась. До выхода было далеко. Лампа все мигала. «Если он сейчас бросится на меня, то… что? А у меня бардак, даже плита не помыта… Неудобно. Квартиру вскроют, а плита не помыта.»

Я вышла. Он остался внутри, и я надеялась, что он не пошел за мной. Я оглянулась, но ничего видно не было. Открыв машину, я вдруг вспомнила про люстру. И что она осталась в другом гараже. И что деньги за нее уже заплачены. Я немного постояла около машины, потом открыла багажник, и косясь в проем быстро нашарила под мотками полиэтилена ящик с инструментами. Ящик остался в машине со вчера – я собиралась купить верстак, и по условиям продавца, разбирать и грузить его надо было самостоятельно. Я попросила Тему, мы сгоняли в эту Априлию, и совершенно зря – верстак на поверку оказался какой-то хренью со столешницей из оргалита, и покупка расстроилась. А ящик с инструментами остался в машине. Кувалда лежала сверху. Я подумала, что надо бы отыскать еще и шило, но это было долго, а медлить не хотелось. Это была старая, добротная кувалда, мне она досталась от моего геометра, который делал ремонт. Геометр – это что-то вроде прораба, но не совсем, скорее это среднее между прорабом и инженером. Кувалда была старая, у нее все время ссыхалась рукоятка и железная ее часть съезжала и вихлялась. Поэтому, я держала кувалду в тазике с водой. Даже сейчас ее древко было еще немного влажным. Я сжала его покрепче, закрыла машину и вошла внутрь. От двери ничего не было видно вообще, только сумрак от мигающей лампы и едва заметные очертания стеллажей.

Свет был такой зловещий, что я почувствовала себя героем сериала Виндинга Рёфна и мне стало смешно. Ярость отступала, но медленно. Я дошла уже почти до середины, когда заметила, что он присел на корточки и возился где-то там внизу, на полу. Я старалась идти медленно. Кувалда в руке не придавала сил, но, я надеялась, дополняла мой образ. Услышав меня, он разогнулся. Я приблизилась. В руке у него был отрезанный палец, Он протянул его мне и сказал:

— Сеньора, это не то, что вы думаете, — он опять хихикнул, — это не то, что я хотел показать вам, это для детского праздника
Я посмотрела на пол. Разноцветные фаллоимитаторы по-прежнему валялись там, их было семь или восемь. Он, видимо, и не думал их собирать.
Много разного было у меня в жизни. Правда, много. Но таких детских праздников, я что-то не припомню.. Я, наконец, посмотрела ему в глаза. Он стоял очень тихо. Даже в этом освещении стало заметно, что его лицо изменилось. Он опять протянул мне отрезанный палец и сжал его.
— Это игрушка сеньора, просто детская игрушка, — в середине фразы голос его перешел на шепот и осекся. Он сжимал и разжимал этот палец, чтобы я поняла, что он из резины.

Сначала эта война. Потом эта Италия. И теперь какой-то мудак с резиновыми пальцами.

— Я бы хотела забрать мою люстру, И, если возможно, поскорее.

Он молчал и не двигался. Он смотрел на кувалду и даже в таком свете быдл видно, каким белым вдруг он сделался.

— Я бы хотела забрать люстру, — повторила я, Я стояла и смотрела прямо ему в лицо, не улыбаясь. Я могу долго так смотреть. Когда-то у меня были обивщики армяне, с ними нельзя было расслабляться ни на минуту, они сразу начинали пороть халтуру или как-то иначе обкраивать меня – они умели много гитик на эту тему. И даже улыбку, этот символ дружелюбия они воспринимали как слабину. Сигнал к тому, что можно начинать свои фокусы. Поэтому я научилась разговаривать с ними, как будто я Дон Корлеоне и сейчас договорю и просто уже начну стрелять. Это некоторое время помогало. А потом я плюнула и научилась делать обивку самостоятельно. К тому же шью я точно лучше обивщиков мебели. В общем, это были такие специальные армяне. И теперь я умею подолгу смотреть в глаза — спокойно и не улыбаясь. Так что некоторое время я просто смотрела на него с кувалдой в руке, а потом сделала небольшой шаг в его сторону.

Тут он очнулся, закивал мне и, обойдя меня по дуге, он то ли попятился, то ли побежал , оглядываясь через каждые два шага. Когда я вышла, он уже был у машины, по другую сторону от меня, за капотом. Коробка с люстрой стояла у багажника. Я открыла багажник, взяла с пола коробку и загрузила ее. Когда я подошла к двери, он перебежал на другую сторону. Я завелась, нажала на газ. Машина не тронулась. Я нажала сильнее. Кувалду лежала на сиденье рядом с ногой. Тут заорала музыка. Я медленно проехала мимо, из машины надрывался Вивальди. Выезжая из этого чертова подземелья под оглушительную «Salve Regina», я еще раз взглянула на него. В своем черном костюмчике он был какой-то сирый. И было еще заметней, что он по-прежнему очень бледный. У него были такие совершенно итальянские глаза, большие, темные и какие-то жалостливые, как будто его только что изнасиловал Караваджо. Проехав мимо него, я сообразила, что не сняла ручник. Нервы совсем ни к черту. А ведь я хорошо вожу машину. По дороге домой я кое-что поняла.

Что он так и не показал мне, что он там хотел показать. Ну, он сам виноват. Не будет демонстрировать фейковые отрезанные пальцы впечатлительным женщинам в темноте. А так-то я хрупкая и мечтательная. И впечатлительная еще.

А еще я поняла, что теперь, наверное, эти люстра и кувалда – друзья навек.

А может даже и что-то большее.