“Mother dear, it’s Marchember whichever,

Year two thousand and I don’t know,”

Sergeant Poprishchin writes in a letter,

Back from the SMO.

 
Oil rigs burn, the sky’s diamond-starry,

death says: it does me no harm.

Tell it to the karamazov army

lying in the evenings on a farm.
 

Mother dear, your eyes are like dumplings.

The chief doctor says you’ll get a house,

just have patience, he grins

with his friendly – Moscow to Siberia –

dead man’s mouth.
 
~ ~ ~

Thousands of amputated legs, hands

awaken in heaven:

where are you, my friend,

my body – Volodya, Ivan…
 

They weave among the dead, the whole ones,

like asteroids floating round and round.

Is that you, Mom? Or a holy nebula

glimmering in a hollow nightgown?
 

There are towns and roads far below,

a ray of life through hell and agony.

Where hands and legs lie, gardens grow,

gardens rise from the earth, softly groaning…
 
 
The Originals
 
Матушка, мартобря, две тыщи

числа не помню, – пишет письмо

сержант Поприщин,

вернувшийся с СВО.
 

Нефть горит, небеса в алмазах,

смерть говорит: не худо мне.

Передай армии карамазовых,

что лежат в вечерах на хуторе.

Матушка, глаза у тебя, как клёцки.

Будет тебе, главврач говорит, дом,

потерпи, и смеется

добрым – от Москвы до Сибири –

мертвым ртом.
 
~ ~ ~

Тысячи ампутированных ног, рук

приходят в себя на том свете:

где ты, друг,

тело мое – Володя, Петя…
 

Плывут, огибая мертвых, целых,

как астероидные цепочки.

Мама, ты? Иль туманность божья

в полой ночной сорочке?
 

Где-то там, внизу – города-дороги,

Лучик жизни сквозь ад беды.

Над землей, где лежат эти руки-ноги,

с тихим стоном восходят сады, сады…