GRADUATION
 
It was in, like, nineteen eighty-two or something.

Bows, balloons, and so forth.

Well, goodbye, no-freedom.

Or rather, one no-freedom less.

And what lies ahead,

other forms of no-freedom:

college, then a desk job from eight-to-five,

and so for the rest of your life,

just like your parents.

The parents don’t grumble, by the way.

Time is flat,

devoid not only of mystery but of chance,

taste and smell.

Just be in tune with it

and you’ll live more or less happily.

Flat and undivided.

And then you have to get out of doing your “honorable duty,”

and you have no idea how.

Time

with the scraping of its dirty ice

crawls into the dead, demented nothing,

while you, as befits your age,

are immersed in anticipation

of love, revelations of sex, of some not-very-well-understood

and therefore mesmerizing goodness.

Yet you have a problem with dignity;

you know from books that there must be dignity,

and you’ve been trying to instill it in yourself,

not without doing some violence to the self.

The aftertaste of your efforts is bitter

to this day,

even if just slightly.

But your current viscous, dreamlike

humiliating impotence,

yet again, in the face of time—

true, you have been prepared for powerlessness, whatever you imagined yourself to be

all these years.

So are you going to the reunion?

                          We’ll get get together and brag to each other

about our careers, our successes,

we sure will find something to brag about.

We’ll be talking with glee about how great we are,

how we’re doing everything just right
 
 
* * *
 
They were congratulating her in her chat.

Yeah, yeah, happy birthday.

They wrote about her kindness.

Her “rare kindness.”

About her soulfulness, her “unbelievable soulfulness.”

“You’re an angel,” one of them wrote. And it was picked up.

“An angel!” “An angel!”

“You are so unmodern,” everyone admired.

I was touched.

Even though I was a little bothered by their style. But still, touched.

We were both touched.

Suddenly I realized that they admire her from above.

Sincerely, yet condescendingly.

Because kindness, in their eyes,

was a nice quality but not the main thing,

you might even say, it was not the main thing to them at all—it’s an auxiliary thing.

And they, as far as I know them, consider themselves superior to her.

They are above kindness.

They are quite sure that this superiority is sanctioned

by time itself,

by the order of things,

and by their own metabolism.

I said this to her.

She thought about it and agreed.

Smiled, shrugged, said “Fine.”
 
 
* * *
 
we thought we were children of time,

even if it was narcissistic,

and quite literary and

very conventional, because we guessed,

that there’s kinship here, of course, blood ties,

but not very close ties.

It turned out that we were stepchildren.

That’s not what we wanted—

we dreamed of orphanhood.

It would be more honest.

and probably quite a bit purer….
 
* * *
 
 
The Originals
 
ВЫПУСКНОЙ
 
в году где-то так восемьдесят втором.

Бантики, шарики, прочее.

Что же, прощай, несвобода.

Точнее, одной несвободой меньше.

А впереди

другие ее разновидности:

вуз, потом работа за проходной с восьми до пяти,

и так всю жизнь,

в точности как у родителей.

Родители, кстати, не ропщут.

Плоское время,

лишенное не то что тайны – случайности,

вкуса и запаха.

Просто будь ему сообразен

и проживешь более-менее счастливо.

Плоское и безраздельное.

А тут еще надо отвертеться от выполненья «почетного долга»,

да непонятно как.

Время

под скрежет своего грязноватого льда

вползает в мертвеющее, ополоумевшее ничего,

ты же по возрасту

погружен в предчувствие

любви, откровений пола, какого-то не слишком тебе понятного

и потому завораживающего добра.

Только у тебя не очень с личным достоинством,

из книжек знаешь – должно быть достоинство,

пытаешься привить себе его

не без насилия над собой.

Послевкусие этих твоих потуг саднит,

в общем-то, до сих пор,

пусть и не так чтобы очень.

Но сегодняшнее твое вязкое, как во сне,

твое унизительное бессилие,

опять же, пред временем –

ты же был готов к бессилию, чтобы сам о себе ни воображал

все эти годы.

Пойдешь ли на встречу выпускников?

                          Соберемся и будем друг перед другом хвастать

карьерой, преуспеянием,

словом, найдем чем.

Хором скажем, что мы славные

и все у нас правильно.
 
 
* * *
 
Они поздравляли ее в чате.

Да-да, с Днем рождения.

Писали о ее доброте.

«Редкостной доброте».

О душевности, «невероятной душевности».

«Ты, ангел», – написала одна. И это было подхвачено.

«Ангел!». «Ангел!».

«Ты такая несовременная», – восхищались все.

Я был тронут.

Пусть и немного царапал этот их стиль. Но ведь тронут.

Мы оба растроганы.

Вдруг понял: они восхищаются ею свысока.

Пусть и искренне, но снисходительно.

Потому как доброта

в их понимании качество милое, но не главное,

можно сказать, вспомогательное.

А они, насколько я знаю их, считают себя выше.

Выше доброты.

Уверены, что это их превосходство санкционировано

самим временем,

порядком вещей,

их собственным метаболизмом.

Я сказал ей об этом.

Она подумала и согласилась.

Улыбнулась, пожала плечами: «Ладно».
 
 
* * *
 
мы думали – мы дети времени,

пусть это было нарциссично,

литературно и

весьма условно, ведь мы догадывались,

что родство здесь, пусть кровное, конечно,

но не настолько близкое.

а оказалось, что мы пасынки.

но мы хотим не этого –

мечтаем о сиротстве.

так вышло бы честнее

и, наверно, чище…