Maria Bloshteyn’s Translations
 

We open our eyes wide.

We stand with gaping jaws.

Death will bring everything back,

Put it all in reverse.
 

The window is trundled up.

The garden has gone black.

You could just go insane.

Death will bring everything back.
 

Life declares checkmate,

after it called a check.

Turning fear into ash,

death will bring everything back.
 

And we will close our eyes.

And our mouths we’ll close.

But life will bring it back,

put it all in reverse.
 

The window is trundled up.

The garden has gone black.

You could just go insane.

Death will bring everything back.
 

We open our eyes wide.

We stand with gaping jaws.

Death will bring everything back,

put it all in reverse.
 

* * *

When payday rolls around, the executioner

will get his rations with groats and butter.

He’ll buy some candies for his grandkid,

and pack them tenderly into his empty holster.
 

He’ll trudge back home to his beloved wife.

She’ll stuff him full of food, as if for slaughter,

and then he’ll sleep deep under fluffy blankets,

conversing with himself until the night is over.
 

He’ll have a dream that’s chillingly familiar:

he’s being watched in silence and with scorn

by eyes as cold as windows of a house

to which no one can ever be returned.
 

He’ll rise pre-dawn, worn-out and grim—

it feels the same, no matter where he goes.

He’ll put his boots on and, without a word,

walk out the doorway, carrying his cross.
 

* * *

in a great

feast

hall

at a table

sprawl

mortal

noah

and immortal

charon

he reaches

over to wipe

noah’s

tear

I’ll take

all across

never fear

taking care

of the ark

is what noah

does best

charon

will take care

of the rest
 

Ilya Shambat’s Translations
 

Here everywhere are such remote places.

Machine gun rubs in the region of tail.

Nowhere does beauty touch a mole.

Here are three miles till bridge to crawl.
 
Only thus we can pass through the forest.

If there’s no head – prosthesis won’t help.

Nobody will come to us from the heavens.

Manna is finished, no wonders are left.
 

Let not dry out executioner’s axe,

World is always – a battle draw.

Death stands at every living’s porch,

No stake, no clothes it has.
 

Don’t load me, Noah the righteous.

In my head is the clockwork orange.

I have a machine gun, on spine it hangs.

I have a pistol in holster, awarded.
 

I would not have cared, if I hadn’t been ill.

I have not one iron salivatory.

Noah do not load me.
 

* * *

Here, as always, wanders goblin,

Scratching his black beard.

And cat doesn’t walk upon a chain,

Walks by itself most frequently.
 

Here in its final time

White is the lonely sail.

And at the road broken down

One-legged stork signals.
 

Here in unheard-of salaries

In shaggy paws grow palaces,

And the huts of other beasts

Stand without doors and windows.
 

Here behind the big towers

Foxes with wolves are entertained.

Where on vodka from the Swedish bay

With Kolobki they snack.
 

And my unhappy fellow tribesman

Raises toasts like a fool:

For the white field of the pelmeni!

For sea of cabbage pickled!
 

Over the black frying pan he is hanging,

And, accepting life as is,

Until his brain in vodka’s drowning,

Repeats how grateful he is.
 

* * *

Introduce yourself, our holy father.

The motherland must know its heroes.

How many rockets have you consecrated –

“Voyevod,” “Satan,” “Starmat”?
 

For this, you asked God’s permission,

With holy water you generously sprinkled,

And pointed them at estate housing

And to death directed the sinners.
 

Old men, cripples, and little kids,

It’s simple, it’s nothing fancy.

If faith – is a lie, and mercy – decay,

You cannot rise, can’t get up from knees.
 

Honor, quieter than water, lower than grass.

They cannot rise, head cannot raise.
 

The Originals
 

Мы открываем глаза.

Мы открываем рот.

Смерть всё вернёт назад.

Сделает наоборот.
 

Свёрнут экран окна.

Больше не виден сад.

Можно сойти с ума.

Смерть всё вернёт назад.
 

Жизнь объявляет шах.

Жизнь объявляет мат.

Страх превращая в прах,

Смерть всё вернёт назад
 

И мы закроем глаза.

И мы закроем рот.

Но жизнь вернёт назад.

Сделает наоборот
 

* * *

Когда у палача наступит день получки,

в паек ему дадут и масло и крупу.

Он соберет паек, конфет прикупит внучке

и нежно сложит их в пустую кобуру.
 

Он побредет домой к жене своей родимой.

Она кормить его начнет как на убой.

Он отойдёт ко сну на дне большой перины

и будет говорить всю ночь с самим собой.
 

Он будет видеть сон до ужаса знакомый,

где в полной тишине в него глядят глаза

холодные, как окна брошенного дома,

в который никого вернуть уже нельзя.
 

Он встанет до зари измученный, суровый,

не видя перемен от перемены мест,

наденет сапоги, не говоря ни слова,

шагнет через порог и понесет свой крест
 

* * *

среди

царских

хором

за широким

столом

смертный

ной

и бессмертный

харон

вот и он

утирает

ною

слезу

не печалься

всех

перевезу

жизнь

ковчега

зависит

от ноя

за хароном

всё

остальное
 

* * *

Здесь повсюду такие глухие места.

Автомат натирает в районе хвоста.

Никогда красота не коснется крота.

Здесь три мили ползти до моста.
 

Только так мы и можем пройти через лес.

Если нет головы – не поможет протез.

Просто так ни кого к нам не спустят с небес.

Манна кончилась, нет нам чудес.
 

Даже пусть не просохнет топор палача,

Мир в итоге всегда – боевая ничья.

Смерть стоит на пороге любого жилья,

у неё ни кола, ни белья.
 

Не грузи меня праведник Ной.

У меня в голове апельсин заводной.

У меня автомат, он висит за спиной.

У меня пистолет в кобуре, наградной.
 

Я бы мог наплевать, если б не был больной.

У меня ни одной железы нет слюнной.

Не грузи меня Ной.
 

* * *

Здесь, как и прежде, леший бродит,

Тугую бороду скребя.

А котик по цепи не ходит,

Всё чаще ходит под себя.
 

Здесь на своём последнем сроке

Белеет парус одинокий.

А у раздолбанной дороги

Сигналит аист одноногий.
 

Здесь на невиданных зарплатах

Растут дворцы в лохматых лапах,

А хижины иных зверей

Стоят без окон и дверей.
 

Здесь за большими теремками

Лишь лисы тешатся с волками.

Где водку шведского разлива

Закусывают Колобками.
 

А мой несчастный соплеменник

Как дурень произносит тосты:

За поле белое пельменей!

За море квашенной капусты!
 

Висит над чёрной сковородкой.

И, принимая жизнь как данность,

Пока не захлебнулся водкой,

Все выражает благодарность.
 

* * *

Вы вначале представьтесь, святой наш отец.

Пусть героев узнает родная страна.

Сколько Вы освятили различных ракет —

«Воевода», «Сармат», «Сатана»?
 

Разрешение Бога на это спросив,

окропили обильно святою водой,

А потом — навели на жилищный массив

и отправили грешников сих на убой.
 

Стариков, инвалидов и малых детей,

просто так, без особых затей.

Если вера — брехня, милосердие — тлен,

Никогда вам не встать, не подняться с колен.
 

Честь, что тише воды, совесть — ниже травы.

Никогда им не встать, не поднять головы.