Когда приходило время социологии, самого бестолкового предмета после, разве что, физкультуры, Даша всегда устраивалась в последнем ряду, где, в безопасности и почти никому не видима, она могла вздремнуть, почитать любимую книгу или, как сейчас, погрузиться в неизведанные глубины последнего домашнего задания.

Рядом с ней рыжеволосая Марта по прозвищу Мартышка рисовала на парте еще один вагончик, удлиняя замысловатый поезд.

«Семья нужна человеку для удовлетворения естественных потребностей и для того, чтобы служить ячейкой общества», — продиктовал профессор.
— Извините, каких-каких потребностей? — с преувеличенной вежливостью переспросила его Мартышка.

— Естественных, — ответил профессор, тщеславный и совершенный, как Мэри Поппинс. Подтолкнув очки вверх, он продолжил бубнить.

— Круто. Он даже ни капельки не покраснел, — заметила Мартышка. Потом она перевела взгляд на Дашу и отложила карандаш.

— Что-то не так? — спросила Даша.

— Посмотри на себя! Ты совсем отощала.

— Ну и что?

— Да ничего. Когда мне было шестнадцать, — припомнила Мартышка, — я была самой анорексичной девчонкой в классе. Целыми днями морила себя голодом, а потом меня рвало, когда одна оставалась дома. Каждый же хочет иметь красивую задницу.

*

Доктор был другом семьи. Когда-то давно он работал с Дашиным отцом. Как друг, он частенько заходил выпить мятного чаю, рассказать пару старых анекдотов и дать какой-нибудь бесплатный совет.

— Да, — сказал доктор Дашиной маме. – Выглядит девочка худой и бледной. Сколько она весила раньше? Так-так, понятно.

Обычно он говорил, будто Даша была глухой или ее вообще не было поблизости. Прислушиваясь к его словам, Даша уперлась взглядом в одинокий тапочек на полу. Она чувствовала себя маленькой и грустной.

Ее взвесили на напольных весах, которые мама выудила из древней пыли под диваном. Оказалось, что Даша похудела килограммов на десять.

— Это с нею в первый раз? — поинтересоваося доктор.

Мама закатила глаза.

— Уже в третий, — призналась она. — Я называю это эмоциональным стрессом.

И мама стала рассказывать врачу о Дашиных эмоциональных стрессах. О том, как она сначала влюбилась в пятнадцать лет, потом в шестнадцать, а теперь уже в девятнадцать. Истории эти рассказывались с мучительными подробностями, так, будто Даша была глухой или ее вообще не было поблизости. Каждая звучала скорее как рассказ о попытке самоубийства, чем романтический сюжет. Даше было немного стыдно, как будто бы она слышала и думала то, чего не должна была ни слышать, ни думать.

— Мама, хватит уже, — запротестовала она.

— Хорошим людям нечего скрывать, — ответила мама, даже не взглянув на нее.

Да, мама свято верила, что хорошим людям вообще нечего скрывать, и поэтому Даше никогда не разрешали запирать дверь своей спальни. Мама читала ее электронную почту, проверяла содержимое сумочки и однажды совсем перестала с ней разговаривать, когда подумала, что Даша была не совсем откровенна, рассказывая о своей личной жизни. Впрочем, в тех случаях, когда Даша и бывала откровенна, мама обязательно припоминала все подробности позже. Вот почему Даша уже не первый год выстраивала вокруг себя танк. Танк был незаметен, у него не было крупнокалиберной пушки или пулеметов, но в нем можно было комфортно жить, разглядывая маму в перископ.
— Попробуйте найти что-нибудь, чтоб отвлечь ее от этих переживаний, — сказал доктор. — Все будет в порядке. Когда будет? Ну, этого вам никто не скажет.
Следующим днем была суббота. Все утро Даша провалялась в постели, где от подушки исходил тот самый успокаивающий запах, который она помнила еще с времен, когда она и не думала об эмоциональных стрессах. На ужин, по настоянию мамы, она съела огромную порцию риса и запила его большой кружкой компота, но всего через час, словно по волшебству, куда-то пропали еще несколько килограммов веса.

— Боже мой, ты худая как щепка! — сказала мама.

Даша представила себя жесткой, занозистой щепкой, и эта картина заставила ее содрогнуться. Нет, подумала она, я не такая. Я тонкая, мягкая и нежная, как тень.
Всего две недели назад Даша Просол выглядела хорошенькой и округлой, как молодой шампиньон. От этого шампиньона совсем ничего уже не осталось: она стала хрупкой и тонкой, как цветок, растущий в тени. Только волосы были прежними: гладкие, с милыми мелкими кудряшками над ушами.

Оставшись, наконец, одна, она осмотрела себя, глядя в зеркало. Её тело ей нравилось, несмотря на то, что ему не хватало той пышной геометрии, которой природа наделила большинство актрис и шлюх. Ее грудь была высокой; шея с нежной элегантностью перетекала в гибкие плечи; кости нигде не выпирали. Она не просто похудела; каким-то таинственным образом она стала тенью самой себя.

Когда на улице стемнело, она решила выйти погулять.

— Вернешься домой не позже одиннадцати, — приказала мама, — если ты по настоящему меня любишь и ценишь мои советы.

— Мама, ты знаешь, сколько мне лет?

— Тогда ты вообще никуда не пойдешь.

Даша открыла рот, словно рыба, вытащенная на берег.

— Не надо заставлять меня повышать голос в очередной раз, — сказала мама. — Ты же знаешь, как я ненавижу крики и скандалы, а ты только и делаешь что пытаешься меня с ума свести.

*

Эмоциональным стрессом Даши Просол был Стасик, крупный, неуклюжий парень с бритой головой.

Они шли по едва освещенной аллее черных пирамидальных тополей. Высокое небо полнилось звездами, сиявшими так яростно, словно наступила последняя ночь мира. В воздухе пахло липкими почками и молодой листвой. В дальнем конце аллеи виднелась темная арка и автобусная остановка, кишащая сонными автобусами, мягко светящимися изнутри. Стасик утомленно молчал; Даша молчала напряженно, неловко.

— Может, скажешь хотя бы пару слов? – спросил Стасик. – Уж не прошу о десяти или больше. Просто чувствую себя как идиот, когда ты молчишь.

— Что? Прости. Я сейчас пишу эссе о Томасе Гуде. О его жизни, идеях и так далее. Крайний срок — вторник, так что нужно спешить. Я все время думаю о его словах.

— Кто он такой?

— «Я видела, как старая осень туманным утром стояла без тени, словно тишина, слушающая тишину», — процитировала Даша, приглашая Стасика к разговору, делая вид, что не замечает бесцветный тон его голоса. — Гуд написал это целых двести лет назад. Разве это не прекрасно?

— Не то слово.

Его рука скользнула вниз по ее талии, заставив ее вздрогнуть. — Как давно ты на диете?

— А, ты тоже заметил! Никакой диеты. Это чисто психологическое.

— Толстая или худая, ты мне нравишься.

— Я тень, — сказала Даша совсем тихо.

— Угу, — сказал Стасик.

Было нечто саморазрушающее в каждом Дашином эмоциональном стрессе. Ее первой любовью был депрессивный эмо, всегда носивший черное и резавший себе вены. Второй был женатый мужчина, который еще и пил. А теперь Стасик, который не был ни умным, ни добрым, ни честным, просто никем. Не видеть этого она не могла, но все же отчаянно любила его, как утопающий любит соломинку, за которую ему удалось уцепиться.

Они подошли к арке. Была ранняя весна; вечера пока оставались холодными, но несколько влюбленных пар сидели на скамейках, почти незаметны в тени. Маленькие тени примостились на коленях у больших, выглядя счастливыми и высокомерными.

— Мне пора, — сказал Стасик.

Она коснулась его руки.

— Почему?

— Потому что поздно.

— Нет еще.

— Какая разница, если ты ничего интересного не говоришь? Думаешь, это разговор? Думаешь, мы говорим? Я всё время чувствую будто я один. Я не хочу быть один. Я хочу быть с тобой. Я хочу отвезти тебя к себе домой, купить бутылку чего-нибудь и по-настоящему повеселиться.

— Нет, мама сказала…

— Да к черту твою маму.

Он обнял ее. Он был таким большим, что ей показалось, будто она в нем тонет. Дышать поначалу было тяжело, потом она, кажется, дышать вообще перестала. Ее спина прогнулась и она преломилась, — так преломляется луч света, попадая в призму. Ее бедра были так сильно прижаты к нему, что она просачивалась сквозь одежду, будто тающее масло, или, может, её нервные окончания научились прорастать сквозь ткань, так что она могла чувствовать его тело, будто оба были обнажены. Ее руки начали рывками гладить его спину. Так движется дохлая лягушка, когда через ее лапки пропускают ток. Она все еще не дышала. Дышать было совсем не нужно. Она была вне тела и вполне могла обходиться без него, и, похоже, тело тоже неплохо жило само по себе.

Стасик отодвинулся.

— Ты меня провоцируешь, — сказал он.

— Я? – удивилась она.

Самой провокационной вещью, который она когда-либо делала, было вставить несогласованный причастный оборот в свое творческое эссе.

Он холодно попрощался и пошел прочь по аллее. Она смотрела на него, медленно приходя в себя. Он шагал уверенно. Он даже не оглянулся.

Она закрыла глаза. — Пожалуйста, я хочу остаться с ним, — молилась она, обращаясь к тому огромному и неподвижному зрителю, чье присутствие мерцало в воздухе, в ночи, ясной, как ледяная вода, тому, кто придавал форму и смысл каждой судьбе и мог творить чудеса, — О, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, позволь только быть с ним! Я хочу быть его девушкой, его мечтой, его женой, его игрушкой, его жизнью, его навсегда… Я хочу превратиться в его тень.

А потом что-то случилось. Ее тело исчезло. Вертикальное небо ритмично двигалось в такт чьим-то шагам. Мир изменился: перила скользнули у самого ее лица; Спина Стасика виднелась вверху и впереди. Черные тополя возвышались на фоне звезд.

«Я тень, — подумала Даша. — О, как хорошо! Я стала его тенью.»

*

Фонарный столб одиноко освещал внутренности хрупкого зеленого шара из первых весенних листьев. Даша растянулась на темном асфальте. Ребристая стена детской площадки преломила ее плечи и голову. Стасик закурил. Дым сигареты мерцал в свете лампы. Он повернулся. Тень удивления скользнула по лицу. Пожав плечами, он шагнул вперед. Даша упала на рекламный щит, где странная женщина, помешанная на сорте йогурта, выставила напоказ все свои тридцать два зуба. Находясь рядом с любимым, Даша отчетливо видела его лицо, на котором было написано равнодушие: Стасик уже забыл о ней.

Он отшвырнул окурок, понюхал пальцы, выругался в полголоса, прошел под арку и сел в автобус. Автобус тащился сквозь ночь, и Даша, упавшая тенью на резиновом коврике, стала частью большой тени под сиденьями.

Стасик выбрался из автобуса и перешел улицу. Даша увидела мчащуюся машину, взлетела, скользнула по блестящей двери, услышала плотный взрыв музыки и снова провалилась в темноту.

В лифте горела лампа. Стасик был очень высоким, а Даша лежала на стене на уровне своего обычного роста. Теперь он был рядом. «Он мой, — думала Даша, — теперь я навсегда останусь с ним». Она чувствовала в себе спокойную нежность.

Дома Стасик достал суп из холодильника и стал есть его холодным. Даша смотрела на его широкую мужскую спину. Из соседней комнаты появился толстый кот, черно-рыжий, полосатый, как шмель, с недоверием понюхал Дашу. «Брысь!» подумала Даша. Кот поскреб пол и растянулся рядом с ней.

После ужина Стасик что-то читал на своем ноутбуке. Лампа отбрасывала его длинную тень на дальнюю стену, и Даша не могла точно разглядеть, что он делает. Внезапно зазвонил телефон.

— Понятно, — сказал Стасик. — В одиннадцать? Нет, не был. Не помню где. Я только попрощался и… Нет, ее здесь нет. Ну, это уже совсем! Нет, не знаю.

За ночь телефон звонил шесть раз. Стасик не включал свет, и Даша, растворяясь в общей темноте комнаты, не могла выбраться из полусна. Когда наступил рассвет, она улеглась на синеватый шелк одеяла, превратившись в несколько темных полос и маленькое пятнышко у подушки. Стасик дышал ей в лицо. Вдыхая его успокаивающий запах, она чувствовала тяжесть его руки.

Ровно в семь в дверь позвонили. Звук был резким и болезненным, словно жужжание бормашинки. Стас сел на кровати и сразу отодвинулся. С Дашей, волочившейся сзади, он направился к двери. Чувствуя себя хозяйкой, Даша трогала разные вещи в комнате, изучая все, превращая чужую комнату в свою. Серый свет раннего утра сочился сквозь стекла.

Вошли Дашины папа с мамой. За ними вошла ее младшая сестра (Даша звала ее Занозой), врач и двое полицейских. Заноза выглядела счастливой, имея законный повод прогулять школу.

Полицейский заглянул за занавеску, возможно, полагая, что это лучшее место для того, чтобы прятать мясистые части разрубленных трупов. Другой офицер, женщина, села за стол и приготовилась писать. Кот похожий на шмеля терся о ее ноги с решимостью спортсмена, наматывающего круги по дорожкам стадиона.

— Ну-ну, — сказал полицейский, после того, как заглянул в другую комнату, — ее здесь нет.

— Я живу один, — сказал Стасик.

Женщина-полицейский начала что-то писать с удручающе сосредоточенным видом.

— Когда вы видели Дашу Просол в последний раз?

Стасик ответил. Его голос звучал честно. Полицейский наблюдал за ним с кинематографической полуулыбкой.

— То есть, ты пригласил ее прийти сюда прошлой ночью?

— Ну да, но она сказала, что ей пора домой. Было поздно. А потом она просто ушла.

— Есть люди, которые все видели.

Все видели шесть мальчиков и девять девочек: дополнительная девочка иногда сидела на скамейке, на всякий случай, в качестве противозачаточного средства, потому что весна — опасное время. Никто из них понятия не имел, куда делась Даша. Никто не видел, как она выходила из парка, но все заметили, что Стасик уходил один. Кто-то видел, как он курил, чего-то ждал и потом садился в автобус.

Утром нашли одежду Даши и ее телефон. Ее нижнее белье было будто точно вставлено в верхнюю одежду. Вся одежда лежала аккуратно, повторяя форму ее тела. Но само тело исчезло. На асфальте не было крови. Полицейская собака не смогла взять след.

— Что-то здесь не так, — сказала женщина-полицейский. — А ну-ка, включи свет.

Стасик включил свет, и Даша упала на стену. Женщина-полицейский почти не выглядела удивленной.

— Не стоит беспокоиться, — сказала она матери Даши. – Она стала его тенью.

— Вы уверены?

— Посмотрите на его тень на стене. У тени длинные волосы и грудь. Ваша дочь худеет уже несколько дней, несмотря на все калории, которыми вы ее кормите, верно? Процесс обычно начинается с необъяснимой потери веса, это значит, что вы утрачиваете материальность. Потом вы просто исчезаете.

— Это опасно? — спросила мама.

— Это редко длится дольше нескольких дней или недель.

— Как же она могла со мной так поступить? — спросила мама. — После всего, что я для нее сделала? Как я могу теперь ее простить?

После этого было проведено опознание. Полицейский принес настольную лампу с удлинителем. Он поставил Стасика у стены и осветил его под разными углами. Медные дверные ручки и плексиглас стола отражали свет. Дашу внимательно рассмотрели и узнали. Ее грудь послужила убедительным доказательством. Полицейский сделал несколько фотографий этой груди.

— Я не виноват, — сказал Стасик, — она сама меня преследовала.

— Супер! — сказала Заноза, проверяя, насколько крепко у кота держится хвост.

*

В пятницу вечером Стасика пригласили в дом Даши, на ужин. Собралась вся семья; даже доктор пришел. Стасик принес цветы. Заноза пригласила двух школьных друзей и притащила проекционный экран.

— Пусть они останутся, ну пожалуйста, — умоляла она, но это не помогло: экран повесили за стулом, а двух друзей тут же выдворили. На краю стола пристроили лампу. Стасик щурился, потому что свет слепил его и резал глаза, и Даша чувствовала его боль, как свою. Она была отчетливым изображением на экране, слегка вытянутым по оси X.

Мама попросила врача осмотреть Дашу, надеясь, что девочка немного окрепла. Нет, не окрепла.

— А может, покормить ее? — предложила Мама и поднесла к экрану ложку риса.

Но Даша есть не собиралась. Особенно рис.

Ужин затянулся. Все, кроме Занозы, были вежливы. Стасик говорил медленно, взвешивая слова. Он, похоже, хотел сделать маме приятное, и сердце Даши трепетало от радости.

Стасик ушел домой в десять. Мама проводила его до ворот.

— Приходи опять в следующую пятницу, — предложила она.

Стасик уходил, а Даша все больше растягивалась, раздваивалась у каждого фонаря, прыгала на стены, убегала от фар каждой машины.

Недели ползли как сороконожки, медленно передвигая день за днем: воскресенье, вторник, среда. Стасик больше не покупал цветы и каждую пятницу вечером старался уйти пораньше. Рыжеволосая Марта, по прозвищу Мартышка, часто звонила ему, чтобы расспросить о Даше. Однажды она взяла в руки настольную лампу и рассмотрела тень на стене. Она согласилась, что фигура у Даши неплохая, но, с другой стороны, не идет ни в какое сравнение с ее собственным красивым и стройным телом.

— Давай, что ли, проверим? — сказал Стасик и с грацией неандертальца положил ладонь ей на ягодицы.

Мартышка оттолкнула его руку.

— Не в ее присутствии. Ведь она, в конце концов, моя подруга.

Оказалось, что Марта была настоящей подругой, и Даше стало стыдно, от того что она когда-то звала ее Мартышкой, ведь мартышки по сути не очень умные существа. Но прозвище Мартышка определенно подходило ей больше, чем Марта.

Однажды Стасик решил не идти к Даше в гости. Мама позвонила, чтобы выяснить, почему. Стасик сказал, что у него нет времени. Даша слушала его, и ее тень дрожала на стене.

Стасик поставил лампу себе за спину и начал с ней разговаривать. Он говорил разумные вещи.

— Ты должна понять, — говорил он. — Я больше не могу этого выносить. Я мужчина, а значит, у меня есть естественные потребности. Я никак не могу удовлетворить их из-за тебя. Ты не настоящая, ты тень, и я даже не могу прикоснуться к тебе, не говоря уже о том, чтобы с тобой спать, так что я даю тебе выбор: или ты можешь снова превратиться в настоящую девушку и вести себя, как настоящие девушки, или я сейчас попрошу Мартышку прийти, и она не откажет. Не сомневайся.

*

Мартышка явилась так быстро, будто надела сапоги-скороходы.

— Я так по тебе соскучилась! — сообщила она. – А с нею что будем делать?

— С кем?

— Да с этой клоуншей на стене, конечно.

— Ну, если ты не можешь в присутствии своей подруги…

— Конечно, я не могу в присутствии моей подруги! Но если она такая стерва, тогда она мне больше не подруга!

Мартышка повернулась к Даше.

— Убирайся отсюда! Он же сказал, что не хочет тебя видеть. Ты ей сказал?

— Ну да, — соврал Стасик.

Мартышка одарила его своей самой сладкой улыбкой.

— Тогда почему она еще здесь?

Но Даша ничего не могла сказать. Она просто шевелилась на стене.

— Ты не извивайся, а просто давай, проваливай, — сказала Мартышка. — Разве не видишь, что ты встала между двумя любящими сердцами?

Стасик подошел к Мартышке и положил руку ей на плечо. Пальцы его играли ее рыжими волосами, как ветер играет на пшеничном поле. Она повернулась к нему, потянула за мочку уха, наклонила его и чмокнула, чтоб расставить все точки над i. Стасик был очень высоким. Настоящий мужик.

— И что же мы будем делать сейчас? — спросила Мартышка и плюхнулась в кресло.

— Не знаю, — сказал Стасик. — Честно говоря, это меня убивает.

Мартышка рассмеялась.

— Убивает? Надеюсь, у тебя есть водка. Грамм сто пятьдесят — и калека сможет ходить, а слепой — видеть.

Она сидела, скрестив ноги, сексуальная, подчеркивая свои идеи в воздухе быстрыми отрывистыми движениями пальцев.

— А потом, знаешь, мы просто выключим свет.

И эту ночь Даша не спала. Была она невидима и сама видела ничего, но слышала голоса, стоны, ритмичное звериное хрюканье, хихиканье, изредка ругательства, прерывистое дыхание.

Настенные часы пробили два. Утомившись от любви, Стасик с Мартышкой стали ворковать нежными голосами, будто голубь с голубкой. Даша тихонько плакала, растворенная в общей тени комнаты.

— Дашка, ты здесь еще? — спросила Мартышка.

— Да она не может говорить, — сказал Стасик.

— Но слушать же она может. Даш, ты должна понять. Он не для тебя. Ты хорошая девочка, слишком хорошая для него. В твоей заднице больше интеллекта, чем в его лобных долях. Можешь меня ненавидеть, если хочешь, но я же тебя спасаю от него. У тебя другая судьба. Ты должна учиться, учиться, потом найти себе ботаника, а Стасика забыть. Он на мне женится.

— Эй, на это я не соглашался! — с жаром откликнулся Стасик.

— Что ты сказал?

— Я сказал, что не собираюсь жениться на первой бабе, которая залезет ко мне в постель. Я тебя вообще не знаю. Что ты о себе возомнила? И кто ты вообще такая?

— Ладно, сейчас объясню тебе, кто я такая. Я не она, поэтому не позволю тебе обращаться со мной, как будто я никто. Если хочешь удовлетворить свои естественные потребности, ты должен построить социальную ячейку. Нам на лекции об этом рассказывали.

— А если я не хочу строить социальную ячейку?

— В таком случае я прямо сейчас позвоню папочке и попрошу его приехать сюда. Считаем вопрос закрытым.

Когда часы пробили четыре, Мартышка спросила:

— Интересно, гадина еще здесь? Давай включим свет.

Стасик встал с кровати. Тень скромно висела на стене.

— Ни хрена она не ушла! Эта гадюка не исчезла, — сказала Мартышка и выругалась словами, которые парализовали бы гремучую змею, даже самую бесчувственную.
Если бы я была гадюкой, — подумала Даша, — я бы укусила твою хорошенькую шейку, и через минуту ты бы сдохла.

— Ладно, забудь о ней, — сказал Стасик.

— Да ни за что! — Мартышка позволила одеялу соскользнуть с кровати. — Если она хочет смотреть, пусть видит, как должна вести себя настоящая женщина. Пусть учится.
Она стояла перед ним голая и ослепительная, как солнце.

— Со сколькими парнями ты спала? — спросил ее Стасик.

— Да ни со сколькими. Ты моя первая настоящая любовь.

— Врешь ты все.

Она засмеялась как лошадь. — Ладно, мой первый раз был, когда мне было пятнадцать. Я сильно напилась и проснулась в доме моего друга. Без нижнего белья.

— Так это был твой друг?

— Не-а, его старший брат.

Она снова засмеялась, потом велела Стасику поставить лампу на ковер, чтобы Даше было получше видно. Стасик оказался удивительно послушным.

*

Час спустя Мартышка и Стасик обнимались на улице. Горел желтый уличный фонарь. Даша лежала на мокрой полоске голой земли, изрытой следами каблуков. Было около шести: еще темно, но звезды уже бледнели.

-Ты точно меня любишь? — поинтересовался Стасик.

Глаза Мартышки на мгновение остекленели.

— Ага. Думаешь, я задирала бы юбку для кого попало?
— А что, нет?

— Конечно, нет, — сказала Мартышка. — Давай закроем глаза и посчитаем до десяти, и, может быть, она уйдет. Она меня смущает.

— Давай лучше послушаем тишину, — сказал Стасик. — Так тихо.

Мартышка прислушалась. Это был один из нечастых моментов настоящей тишины, когда душа чувствует, как кто-то большой сшивает воедино грани вчерашнего и завтрашнего дня. Маленькие лужи отражали кромку неба, розовую, как фламинго. Она устало вздохнула.

— Мартышка моя, — нежно сказал Стасик и поцеловал ее в макушку.

— Убери от меня лапы свои, орангутанг, — сказала Мартышка с неожиданной яростью.

Когда они вернулись домой, у Стасика уже была его прежняя, мужская тень.

Полиция навестила их несколько дней спустя. Двое полицейских опять искали Дашу Просол. У одного даже имелась фотография тени, сделанная пятью неделями ранее.
Некоторое время Мартышка смотрела на них с улыбкой чуть менее дружелюбной, чем зад дикобраза.

— Мы не дружим с распутными девочками вроде нее, — сказала она, выбрав правильный сорт яда. — Я собираюсь выходить замуж, а этот парень — мой будущий муж.
Она решительно поцеловала Стасика в щеку.

Один из полицейских заглянул за занавеску, но и там ничего не нашел. Другой открыл старые Дашины конспекты лекций по литературе.

«И я покажу вам нечто иное, чем ваша тень утром, шагающая за вами, или ваша тень вечером, поднимающаяся вам навстречу; я покажу вам страх в пригоршне пыли. Элиот, 1922 год», — прочел он вслух. — Что это значит? Это угроза?

Стасик дисциплинированно сморщил лицо. — Я такого вообще не понимаю, — сказал он. — Не читаю я книг.

Так они с пустыми руками и ушли. Потом появились Дашины отец и мать и попросили Стасика вернуть дочь. Стасик ничего не обещал.

Фото Даши показывали по телевидению. Это была фотография из ее школьного выпускного альбома. На нем Даша Просол держала гвоздику и толстую книгу. Она была хороша собой и солидна, как молодой шампиньон. Она скромно смотрела вниз.

Потом нагрянула весна, настоящая, с солнцем и экзаменами. Заноза мгновенно выросла и похудела. Мама пичкала ее рисом, боясь, что история повторится. Но костлявая Заноза не собиралась превращаться в тень. Она надела самую провокационную юбку, накрасила губы в дьявольски насыщенный пурпурный цвет и начала пропускать уроки. Заноза превратила комнату Даши в эксклюзивный клуб для любителей современной музыки. Она оклеила все стены плакатами с изображением групп, певцов и актеров с большими пистолетами и бицепсами.

Время шло. Время проходило. Время оседало на все, словно вулканический пепел. Даша Просол стала воспоминанием о тени. Мартышка вышла замуж за Стасика, родила ребенка, потом развелась, сплавила ребенка к бабушке и нашла себе любовника. Стасик отрастил бороду и начал работать в ночном клубе. Он носил форму и выглядел впечатляюще. Женщины его любили. То есть, любили его, как кошка любит мясо, потому что, знаете ли, люди состоят из того, что они едят и читают, а Стасик, который книг не читал, состоял только из того, что он ел.

*

Прошло три года.

Однажды, гуляя по улице малознакомого города, доктор услышал быстрый цокот каблучков позади себя, и кто-то коснулся его плеча. Обернувшись, он увидел Дашу. На ней были темные очки. Ее волосы стали прямыми и короткими, не прикрывающими золотые серьги.

Доктор удивленно смотрел на нее, едва узнавая.

— Как дела? — спросил он, не в силах придумать лучшего вопроса.

— А вы не меняетесь, — сказала Даша Просол и засмеялась, потом замолчала и на секунду стала похожа на фотографию из выпускного альбома.

— Ну, как жизнь? — спросил он.

— О, просто замечательно. Позавчера я вернулась из Австралии.

«Австралия» было для доктора абстрактным существительным, примерно, как «австралопитек» — термин, который он выучил в медицинском институте тридцать шесть лет назад. Теоретически он знал, что каким-то людям нравятся дальние путешествия. Но не ему.

— А что насчет того мальчика, Стасика? — спросил он с притворным равнодушием, изо всех сил стараясь ее не задеть.

— Насчет какого мальчика?

— Ну, тот, который… — Он сделал паузу, затрудняясь подобрать слова. Он понимал, что касается опасной темы.

— А, Стасик, я и забыла. Это все в прошлом. Слава богу, это было несерьезно. Так, ничего особенного.

Она сняла очки. В ее глазах не отразилось даже тени воспоминаний; была только улыбка, быстрая и холодная, как зимнее солнце, сверкающее на воде озера.

— Как там моя семья? — спросила она, и что-то в ее голосе заставило доктора почувствовать себя пустым и недолговечным, как будто он смотрел на стаю птиц, летящих над осенними полями, чувствуя, что это мгновение никогда не повторится. Той Даши, которую он знал, больше не было.

— Семья отлично.

— Я зайду как-нибудь, — сказала она, отворачиваясь, собираясь уходить.

Было ясное летнее утро. Яркие, длинные тени лежали на асфальте. Даша остановилась, остановилась и ее тень. Тень была мужской.

— Даша, — сказал доктор.

— Что?

— А кто это?

Доктор указал на тень.

— Этот? Ботаник какой-то.

Она ушла, и тень поплелась за ней.
 
______________________________________________
 
Авторский перевод с английского
Оригинал был опубликован в Pembroke Magazine. Перевод публикуется впервые.