Дробным частоколом мелькнут в боковом стекле трубы нефтеперерабатывающих заводов и змея хайвея нырнёт в зелень холмов центрального Нью-Джерси.

Сто-двадцать по трассе, сорок-пять на съезде, недавно построили, раньше приходилось полчаса пилить до следующего; теперь удобнее — вокруг аж цены на дома подскочили, ну и налоги конечно-же, куда-же без них. Пришлось переезжать — тут недалеко, буквально полмили на север, а налоги на недвижимость — в два раза ниже.

Все понимающе кивают. Вечер, цикады, тишина — лишь откуда-то издалека слышится рычание машин, проносящихся по бетонке хайвея. Все сидят на веранде: друзья, соседи, дети, внуки, кузены, вторые мужья, бывшие жены — моложавые и морщинистые, толстые и не очень, общительные и молча курящие сигареты, одну за другой; тёте Мэрилин под восемьдесят, бросать ей уже вредно. Они живут в этих домах, время от времени вырастая из старого в новый — с лучшим видом, газоном, местоположением. Как рыбы в воде, они лавируют сквозь сети правил купли-продажи, законов, налогов, выгодно продают, выгодно покупают. Запутаешься в этой паутине, а их она кормит.

Для взрослых — дома, для молодежи — машины, для детей — вон Эрик еще даже школу не закончил, а уже на бирже играет — и неплохо получается. Своими конечно же, на автозаправке заработал. Хороший мальчик. Эрик краснеет под одобрительными взглядами. Лето закончится и он уедет — в колледж, в Атланту, штат Джорджия, большой город. Близость взрослой жизни волнует, ложится торжественным отпечатком на его веснушчатые скулы.

В доме — сумерки; на полках толпятся многочисленные артефакты из большого мира, на стенах тесно от семейных фотографий. Вот на этой Эрик в форме футбольной команды своей школы, а на той — уже на несколько лет постарше, взрослее, взгляд расслаблен, насмешлив. Затем он и она. Молодые, красивые. На пляже, на круизе, на байдарках. Вот он обнимает её, торжественно, неловко, она — в старомодном свадебном платье. Большой портрет из ателье: Эрик, жена и дети — костюм ловко облегает потолстевшую фигуру, волосы отступили на территорию, которая, как обратная сторона Луны, никогда не видна на семейных фотографиях. И уже один, без неё — глаза запали, сеть морщин наброшена на осунувшееся лицо.

Дед в прошлом году умер — рак лёгких, сгорел за несколько месяцев, раньше вообще не болел, качалка, два мотоцикла, байдарки. Эрик наш — весь в деда пошел, здоровый, спортивный. Эрик краснеет. Хороший мальчик. Раньше каждые выходные с дедом на лодках ходили; теперь — сам.

Вёсла шлёпают по спящей воде — серая змея течения лениво тянет байдарки мимо застывшей зелени на берегу. Вокруг ни души, лишь иногда тонкой иглой просвербит овод и доносится хищное рычание машин, проносящихся по бетонке хайвея. Иногда зелень расступается, обнажая мелкие песчаные плеши — там, в тени припавших на передние лапы пикап-траков, отдыхают обильно зататуированные аборигены, глядя на воду из сизого, ментолового дыма.

Чем дальше, тем больше таких проталин, тем громче орёт протяжный грандж-рок. Шипят мангалы, грили пикап-траков скалятся на прибывающие байдарки. Взрослые достают пиво, бутерброды, дети резвятся на мелководье, подростки прыгают в заводь с нависающих над водой разлапистых деревьев. Там неглубоко, улыбаются родители. Эрик лезет повыше, потом еще выше, нащупывает ногой еще одну ветку. Народ вокруг оборачивается, глянь, куда пацан залез, давай, лезь выше, парень. Там мелко, хмурятся родители, Эрик, слезай немедленно, не будь идиотом. Эрик смотрит вниз — на родителей, соседей, незнакомых, старых и молодых, кузенов, друзей, девушек, девушек — и дрожащей ногой нащупывает следующую ветку. Давай, Эрик, ползи левее, прыгай вбок — там глубже! Соберись, оттолкнись посильнее, парень, прыгай!

Эрик прыгает.