Несколько дней назад я разместил в фейсбуке ссылку на подкаст-интервью с американо-израильским писателем Йосси Клайн Халеви. Халеви поднял несколько вопросов, в которых, на мой взгляд, очень важно разобраться, если мы хотим понять источники нынешнего всплеска антисемитизма, который, судя по всему, захватил часть образованной западной молодежи.
Как и многие советские дети моего поколения, я вырос под сенью Второй Mировой войны. Мой дед погиб в блокадном Ленинграде, одна из бабушек умерла через два года после окончания войны, так и не оправившись от недоедания и лишений военного времени. Холокост нас непосредственно не затронул. Но по линии отца семья происходила из белорусского местечка, где довоенное еврейское население составляло около 4 тыс. человек. Насколько я знаю, к 1945-му году в живых не осталось ни одного из этих людей, а сам городок исчез с лица земли. Я пишу об этом не для демонстрации очередной истории еврейских страданий, а для того, чтобы было понятно, что для многих из нас экзистенциальная опасность для жизни евреев всегда исходила прежде всего от крайне правых, от… ну, короче, от фашистов. Да, в Советском Союзе хватало антисемитизма, но мне повезло вырасти в позднесоветскую эпоху, когда антисемитизм, безусловно, ощущался, но не был смертельно опасен. Хотя впрочем он мог быть смертельным косвенным образом. Например, в вузы, предоставлявшие отсрочку от службы в армии, ограничивали прием студентов-евреев. В разгар войны в Афганистане отсутствие брони было чревато возможным фатальным исходом. Но в остальном я никогда не чувствовал прямой угрозы для себя (несколько драк во дворе с соседскими хулиганами не в счет).
Когда я впервые почувствовал личную угрозу? Думаю, в первый раз я такое испытал во время марша белых супремасистов в Шарлотсвилле в 2017 году. Смотреть на фашистских отморозков, марширующих по улице и скандирующих «Евреи нас не заменят»… было неприятно. Да и позже, наблюдая безмятежно-равнодушную самодовольную физиономию Трампа и слыша его «прекрасные люди с обеих сторон» объяснение расистского шабаша, трудно было расслабиться. А потом последовал расстрел синагоги «Древо жизни» в Питтсбурге, и стало совершенно ясно, что в воздухе витает нечто крайне ядовитое, что само присутствие Трампа на политической арене, несмотря на его признания в любви к Израилю и еврейским внукам, будоражит что-то очень темное в глубине американского коллективного подсознания. И это очень тревожило. Но одновременно мне было очевидно, что культурные, личные и профессиональные контексты, в которых я обитал, были свободны от этой дряни. Можно было не сомневаться, что друзья, коллеги, студенты не поведутся на антисемитизм крайне правых. После стрельбы в Питтсбурге довольно много друзей на Facebook поставили еврейские звезды в качестве своих аватаров. Это обнадеживало. Но… после последовавших вскоре антисемитских кровавых расправ в Джерси-Сити и Манси (штат Нью-Йорк) никаких звезд Давида не появилось. И никто, похоже, не обратил внимания на череду почти еженедельных нападений на ортодоксальных евреев в Бруклине – нападений, которые к 2020-му году переросли в настоящий кризис в масштабах всей общины. Проблема была совершенно очевидной, но в приличном обществе о ней предпочитали на заикаться, поскольку вышеупомянутые акты насилия совершали не какие-то фашиствующие недоумки, а представители «меньшинств». Насилие в отношении евреев с готовностью осуждалось, когда оно исходило от белых супремасистов и идиотов-трампистов. Но когда преступников можно было отнести к «угнетенным» и «маргиналам», многие мои либеральные коллеги предпочитали отмалчиваться. Некоторые факты были слишком неудобны. Признаюсь, это странное замалчивание насилия мне представляется отвратительно расистским. Известный афро-американский лингвист и писатель Джон МакУортер много и с подлинным возмущением говорил и писал о подобном расистском снисхождении по отношению к «угнетенным»; именно такая «просветленность» в конечном счете усугубляет американский расизм. Нет ничего просвещенного или прогрессивного в том, чтобы давать моральную и этическую оценку человеческому поведению в зависимости от групповой принадлежности. И нет ничего прогрессивного в том, чтобы превращать живых людей в символы, как и в том, чтобы видеть в них не индивидуумов, а «представителей» общей группы.
И это возвращает нас к мифу о «еврейском всесилии». А может, и не возвращает… Но это неважно. В 1986 году, не имея права на отсрочку от призыва по упомянутой выше причине, я был призван в советскую армию. Еврейские семьи боялись отправлять своих сыновей на военную службу, так как считалось, что с евреями будут плохо обращаться. Многие возвращались со службы травмированными. Но у меня как-то все обошлось — может быть благодаря моему характеру (в то время он был довольно солнечным) или просто глупому везению. На самом деле, у меня остались приятные воспоминания о том времени, но это, скорее всего, просто эффект ностальгии по юности.
В первый же день моего пребывания в военной части нас, молодых новобранцев, выстроили на плацу перед казармой. Сцена напоминала жуткие рисунки с аукционов рабов на американском Юге: офицеры осматривали новобранцев, выбирая солдат для своих батальонов. Особенно офицеров интересовали специальные навыки; кто может водить машину, кто умеет готовить, кто умеет рисовать, кто разбирается в двигателях и т.д. У меня практических навыков не было вообще никаких. Старший лейтенант Андреев, полнеющий, но красивый мужчина, с явным любопытством разглядывал меня. Он подошел ко мне почти вплотную и двумя пальцами шутливо измерил длину моего носа. Затем одобрительно присвистнул. «Впечатляет, — сказал он, — так ты что, один из этих?» Мне не нужно было спрашивать, что он имел в виду. Готовый к худшему, я просто кивнул обреченно: ну да, один из них. Но неожиданно для меня Андреева мое признание обрадовало, его задорная улыбка обнажила два ряда безупречно белых зубов. Таких красивых зубов я еще не видел ни у кого в Советском Союзе. Именно их безупречность, как ни что другое, заставила меня осознать неизбежность моего грядущего подчинения его воле. Андреев тут же объявил, что берет меня в свой батальон, потому что ему «нужен такой человек, как ты». Я не решился спросить, зачем я ему нужен, но Андреев все равно объяснил: «Вы народ особенный, для вас нет ничего невозможного. Держись ближе ко мне, жить будешь, и мне поможешь, когда понадобится». Обещание партнерских отношений прозвучало как угроза, но в моем подчиненном положении мне оставалось только одно – покорно опустить голову..
Вообще-то наши отношения со временем переросли в некую странную дружбу. Андреев имел надо мной всю полноту власти, но при этом часто обращался ко мне за советом по самым разным вопросам. Например, однажды он попросил меня перевести на русский язык текст песни Стиви Уандера «Я просто звоню, чтобы сказать, что люблю тебя». Эта песня была популярна среди младших офицеров полка, и Андреев был на ней помешан. Однажды он усадил меня в ленинской комнате у обшарпанного кассетного магнитофона «Весна 202». Я должен был прослушать песню и перевести ее на русский. Заданию я был рад, т.к. оно отвлекло меня от довольно унылых и изнурительных будней в казарме и на стрельбище. Мой английский тогда был практически на нуле, но Андреев этого не знал. Поэтому я просто придумывал какие-то случайные слова и рифмовал их, к вящему восторгу Андреева. Чуть ни месяц после этого Андреев и его приятели расхаживали по части, горланя мои стихи. Я чувствовал себя настоящим поэтом.
Надо сказать, что его уверенность в моих способностях не ограничивалась иностранными языками и поэзией. Он, например, регулярно консультировался со мной по вопросам своего члена, которым очень гордился. Андреев мог часами обсуждать со мной различные способы повышения его работоспособности. В возбужденном воображении старшего лейтенанта евреи почему-то ассоциировались с медициной. В то время он как раз познакомился с молодой украинской практиканткой с соседней текстильной фабрики и отчаянно пытался произвести на нее впечатление в постели, вернее, на куче списанных бушлатов, собранных для таких романтических целей в кладовке при столовой. Я понимал, что для поддержания фикции моего всемогущества, нужно было что-то срочно придумать. Мы долго с ним обсуждали разные возможные варианты и остановились на трюке, который, как мне показалось, представлял собой наименьшую опасность для его здоровья. Опущу самые пикантные подробности, просто упомяну, что для достижения эротического триумфа мошонку Андреева необходимо было перевязать шнурком от ботинок. К моему огромному облегчению (и удивлению), фокус со шнуроком сработал. По крайней мере, так утверждал Андреев, когда на следующий день после свидания он ворвался (а он никогда просто не «заходил») в казарму. Такие проверки меня на всесильность происходили регулярно и я, как Штирлец, боялся провала. Даже в том еще юном возрасте я уже понимал, что нет ничего опаснее, чем разочаровать тех, кто уверовал в твою всемогущность. Кстати, много лет спустя, во время одного из моих приездов в Санкт-Петербург, Андреев неожиданно позвонил мне. Сначала я не мог сообразить, кто он такой, но когда вспомнил, то даже испытал легкое ностальгическое чувство. Андреев к тому времени давно уволился из армии и занимался продажей автомобилей в Москве. Ему нужен был мой совет, так как он мечтал расширить свой бизнес по продаже автомобилей в США. Он предложил мне создать совместное предприятие. Я вежливо отказался от такого бизнес партнерства. Я объяснил ему, что учусь в аспирантуре в небольшом городке на Среднем Западе, где зарабатываю на жизнь доставкой пиццы. Он спросил меня о модели автомобиля, на котором я развожу пиццы. «Honda», — ответил я, — «Honda Civic». Бывший старший лейтенант был впечатлен: «Ого. Японская машина. Это круто. Вот ведь какой вы народ, всегда знаете толк в качественных вещах».
Я где-то слышал, что Андреев умер. От чего умер? А кто ж его знает… Еще в армейские годы он много пил. Помню его довольно грузным уже в молодсти, а с годами наверняка набрал лишний вес – я в этом совершенно уверен. Ну и курил, конечно, как паровоз (интересно, что стало с его прекрасными белыми зубами?). Кроме того, его одержимость сексом могла быть чревата неожиданными последствиями. Если даже в молодости ради достижения длительной эрекции он готов был подвергнуть свой член истязаниям, то страшно подумать, на что мог сподвигнуть его зрелый возраст. На свете не хватит еврейских врачей, чтобы уберечь и вылечить всех склонных к саморазрушению антисемитов, даже таких обаятельных и незлобных, как Андреев.
Мне всегда было интересно понять происхождение теорий заговора. Правда теперь, после опыта последних нескольких лет, они мне кажутся скорее пугающими, чем увлекательными. В прошлом мне всегда было любопытно понять, каким образом значительные группы людей способны принять на веру то, что казалось мне очевидными и легко опровержимыми абсурдами. Почему сотни людей последовали за Джимом Джонсом в джунгли Гайаны? Как это может быть, чтоб казалось бы здравомыслящий человек, послушав пару минут болтовни такого придурка как Кит Раньер, не понял тут же, что имеет дело с жалким проходимцем? Кто можно всерьез воспринимать Трампа? Почему миллионы людей уверовали в запредельную чушь QAnon? Как обычный гражданин, встающий утром по будильнику, заваривающий себе кофе и отправляющийся на работу в офис, может одновременно пребывать в убеждении, что Джордж Сорос и Билл Гейтс управляют теневым мировым правительством из горного убежища в Швейцарии? Как это возможно, чтобы известный американский профессор распространял слухи о том, что израильские солдаты убивают палестинцев с целью извлечения и продажи их внутренних органов? Со временем мне стало все больше казаться, что бред этот далеко не так безобиден, и что лично для меня он потенциально опасен. Рано или поздно практически любая теория заговора приводит своих приверженцев к определенным выводам о мироустройстве, и выводы эти не сулят евреям ничего хорошего. Что видел Андреев, впервые разглядывая меня тогда на плацу? Ведь он явно не видел того, что совершенно очевидно было у него прямо перед глазами — испуганного, тощего 19-летнего парнишку в плохо сидящей на нем военной форме. Увы, я не обладал теми уникальными способностями, которые в его представлении ассоциировались с «таким, как я». Но как мне было донести эту незамысловатую истину до «такого, как он»? Как можно было разубедить его, не вызвав при этом в нем озлобления? И если бы он продолжал пребывать в заблуждении на мой счет (а так оно и было), в какой момент эти заблуждения могли бы перерасти в страх? Или в ненависть? Вот что происходит, когда живые люди превращаются в нашем представлении в символы, и очень часто это путь поулице с односторонним движением, ведущей к дверям без возврата.
Прошлой зимой я часами бродил по заснеженному лесу в северо-восточной Пенсильвании, слушая в записи новую двухтомную биографию Гитлера, немецкого историка Ульриха Фолькера (да, некоторые из нас так проводят выходные). Замечательная книга, которую я теперь всем рекомендую с большим энтузиазмом. Я не специалист по истории Германии и Второй мировой войны, и может быть именно поэтому многое для меня оказалось новым и неожиданным. Больше всего меня поразило отношение Гитлера к евреям. Вы скажете: тоже мне новость, всем известно, что Гитлер ненавидел евреев… Скажете и будете совершенно правы. Конечно, антисемитизм Гитлера легендарен. Но меня удивило другое, для меня стало новостью то, до какой степени Гитлер, Геббельс, и прочие нацистские отморозки боялись евреев. Евреи внушали им ужас. Даже когда нацисты миллионами расстреливали еврейских мужчин, женщин и детей, они все равно боялись их. Гитлер убедил себя в том, что его война против англичан, Советского Союза, американцев… была на самом деле войной против евреев. Идеологически нацисты были настроены на символическое восприятие мира. Когда они заоняли евреев в газовые камеры, с их точки зрения они не умерщвляли испуганных и бессильных людей… О нет, они уничтожали символ враждебной им страшной силы. Да, они были зациклены на иерархии власти, и с их точки зрения Mein Kampf была борьбой за справедливость. Жажда справедливости и страх побуждали их убивать тех, кто им представлялся угнетателями. Далеко не каждый нацист был психопатом, возможно большинство из них были обычными и даже вполне благонамеренными людьми (почитайте хотя бы книгу Кристофера Браунинга Обыкновенные люди). Но евреи для них стали символом безгранично могущественного и смертоносного зла, с которым нужно было вступить в смертельную схватку. Убивая беззащитных и безоружных еврейских женщин и детей, они, как им казалось, спасали себя от могущественного противника. И одновременно они спасали мир.
Такие мысли пришли мне в голову по ходу интервью с Йосси Кляйн Халеви. Среди заданных ему вопросов был один о странном поветрии среди некоторых студентов на Западе. В ряде западных метрополий и на кампусах западных университетов молодежь начала срывать листовки с лицами израильских заложников, плененных Хамасом 7-го октября. Можно сколько угодно поддерживать дело свободной Палестины, но почему ненависть направлена на изображение 9-месячного ребенка, чьи родители были зверски убиты всего несколько недель назад и которого теперь держат в плену в каком-то подземном туннеле в Газе? И та жесткость и бескомпромисность, с которой эти молодые и благополучные люди ополчились на эти листовки… Они не только срывают их, но и рвут их на куски и топчат обрывки бумаги, исполняя некий символический акт вандализма и ритуального убийства. Мне кажется очень важным понять источники этой абсурдной ненависти. И вот в этом отношении наблюдения Халеви могут быть полезными. Он не связывает эти акты символического насилия с традиционным антисемитизмом. По крайней мере не все участники этого карнавала ненависти являются антисемитами. Тут мы имеем дело с феноменом несколько другого толка. Этим молодым людям невыносимо видеть израильтян в роли жертв, поскольку такие образы подрывают главную предпосылку их мировоззрения: зло должно быть сильным для того, чтобы вдохновлять праведных на борьбу с собой. Листовки, изображающие похищенных и травмированных израильтян, вызывают резкое отторжение, поскольку потенциально могут заставить студентов усомниться в правильности выбранного ими пути. А такие сомнения для них совершенно неприемлемы. Израильтяне, евреи сильны, они угнетают, эксплуатируют, они «колонизируют»… Любое упоминание еврейских страданий, противоречит этому убеждению. Еврейское горе должно быть проигнорировано, а еще лучше – вычеркнуто из реальной жизни и истории. Хэй-хэй, хо-хо, изучение Холокоста пошло на…! Вы уже слышали, как эти лозунги скандируют на кампусах? Еще нет? Скоро услышите.
Интересно, как бы отнесся ко всему этому мой приятель Андреев? Иногда думаю, что он так и сошел в могилу, пребывая в полном убеждении, что худенький ленинградский паренек на самом деле был эдаким магом-чародеем. В каком-то смысле я прожил свою жизнь в тени его высокого мнения обо мне, как будто бы у меня была вторая еврейская мама. Он многого ожидал от «таких, как я», и я не хотел его разочаровывать. И все же… и все же… боялся я его. Мне было страшно осознавать, что он боится меня.
Авторский перевод на русский
