Сон распался на перышки. Голубь вспархивает в темноту. Хлопанье крыльев стихает. Ночь полна серебра. Я умываюсь им, перед тем как отправиться в пустыню.
Три часа ночи. Я вспоминаю, как когда-то мать оставила меня в карантинном боксе с воспалением легких. После забытья в горячке я думал, что я умер. И вокруг меня духи.

Ее звали Надежда, эту медсестру, что гремела шприцами в кювете на подносе. Она гремела стеклянными башнями в долине блеска. Она носила халат на голое тело, и делала больнючие уколы. Я помню их всем телом, но в эту ночную глухую пору я ухожу в дебри Иудейской пустыни.
Здесь все пустыри – пустыня, и все холмы, каждая кочка означает что-то библейское, почти столь же великое, как это имя – Надежда. Первое, что вспоминаю из пребывания в стационаре – Надя протягивает мне чашку кефира. С тех пор вкус сахарного песка, намокшего в кефире – вкус рая. Я ухожу и слышу, как в ночи на бедуинских стоянках лают собаки, как ревет осел. Я вдыхаю запах камней и овечьего помета. Но я тороплюсь, мне некогда прощаться с тем, прощаться с тем, что я делаю здесь столько тысячелетий.

Столько раз я просил оставить меня в покое, наедине с природой, со всеми этими климатическими поясами, средней полосой и русской равниной, с горами, морем и пустыней, но никак меня не оставляла тайна. Она со временем разошлась и стала делать уколы прямо в сердце.

Я иду через пустыню и вспоминаю. Как однажды, в то самое время, в стационаре, когда меня навсегда покорили стеклянные башни, к нам в окно палаты сунулись две лошадиные морды. А прежде бешеный топот галопа обрушил ночь, и совхозные кони с бесседельными всадниками-конокрадами ворвались к нам в окна первого этажа. Мы принесли ворам для лошадей из бака в столовой хлеба.

О, как я помню те стеклянные башни! Мое лицо в зеркале рассвета исчезает под пеленой тумана. Я возвращаюсь в кровать. Завтра я снова проведаю пустыню. Я пойду по лунной дороге, по приказу светил и юдоли. Что еще могу я сделать, чтобы преодолеть пустыню, где столько любил, где весна открывается ослепительными анемонами, пламени которых я скормил не одну страницу. Я в пустыне добываю буквы. Вот как иные намывают со склонов Шамбалы россыпь особых песчинок, так и я буква за буквой добываю крохи для матери-пустыни.

Моя жизнь вокруг, словно мое тело – подражает стеклянным башням, когда-то привившим меня смыслом. Жизнь перестает быть призраком, если добывать из нее буквы. И тогда какое-нибудь слово сможет снова стать стеклянной башней. Из темноты возвращается голубь. Он садится на ограду сна. Я подсыпаю ему крошки.
 
______________________________________
 
«Стеклянные башни» — глава из «Судового журнала» Александра Иличевского.