Всё было хаос: земля, воздух, вода и пламя – всё смешалось; и из этих частей возникло целое, – как из молока сыр, – и расплодились в нём черви, и были это ангелы.
                               — Карло Гинзбург
 
Все сны – это генеральная репетиция перед главным сном.
                               — Ирит Кацир
 
Долгие годы
               Блуждал я по миру,
И вот возвращаюсь домой –
              Блуждать там.
                               — Ицик Мангер
 
Он вышел из отеля в 2:50 пополудни, взял сдачу в винном магазине на Коллинз-авеню и подоспел к автобусной остановке как раз к трёхчасовому рейсу на Авентуру. Вежливо пристроился в самый конец очереди из нескольких человек. Разъезжая, Бруно всегда принимал самую учтивую и услужливую для местных манеру поведения. Здесь, на Майами-Бич, в окружении преимущественно кубинцев, он вёл себя учтивее обычного, как бы давая понять, что пусть он и белый, но его иудейское сердце всегда заодно с малыми мира сего.

Иудейское сердце… Минутами ранее, лёжа на кровати, в полном облачении, он тщетно обдумывал, как теперь быть, когда Мэри, подбившая его приехать сюда, вернулась в Нью-Йорк. Чувствуя, что соскальзывает в сон, он прикидывал, что если вдруг закончит свои дни здесь, в Бог знает каком гостиничном номере, единственное, о чём тогда стоит пожалеть, будет разочарование Роуз, его матери. Просто отстраненное наблюдение, удивительно безболезненное и холодное, ведь всё это прихотливая игра вымысла. Зачем приукрашивать свой случай: он застрял здесь, брошенный, но не потерянный. Конечно, как часто повторял он студентам, подлинная драма разыгрывается не в сфрах видимого и осязаемого, но в неопределённости праздных мыслей. Слетающих то ли с ангельских, то ли нет крыл. И тогда его осенило: Авентура! Он вскочил с кровати, схватил куртку и вышел за дверь.

Взбудораженный и счастливый, что всего десять минут – и проблема решена, и вот он уже начал действовать, – он коснулся плеча мужчины из очереди, прежде чем как следует подумать. Тот обернулся, показывая широкую, во весь рот улыбку. Молодой, но уже без передних зубов, с безумным и плутовским видом. Раньше надо было думать, а теперь говори что-нибудь.

— Автобус на Авентуру? – спросил он.

Мужчина, улыбаясь, ответил:

— Да, да, уже скоро.

Бедняк и, верно, кубинец, прикинул Бруно.

— Долго ехать? – спросил он, скрывая замешательство, которое, казалось, видели все.

— О, это долго, где-то час, – ответил мужчина, рассекая воздух над головой, будто прочерчивая дорогу.

Бруно кивнул, сдерживаясь, чтобы не пожать ладонь в знак доброй воли и расположения. Нелепо, конечно, но ему вдруг захотелось общения как доказательства его существования, возможности быть понятым другим человеком. Хотелось сказать что-нибудь ещё, но не нашлось слов, спокойных, чтобы выразить его чувств. Мгновение спустя мужчина отвернулся, что-то сказал напарнику, тот показал двусмысленный жест, и оба засмеялись.

Уязвлённый, что смеются над ним, Бруно отошёл в сторону, суетливо вылавливая в кармане куртки очки, чтобы закрыться от яркого, ледяного солнца Флориды. Всё же была ещё искра надежды: возможно, Авентура, как полагалось ей по названию, в такой день, как сегодня, обернётся лучшим местом. Точно назло, нежданно-негаданно припомнилась Мэри, эта его шикса, с искажённым от раздражения лицом, и также молниеносно отрефлексировало подсознание, всё утро вколачивавшее в голову: плохо это или хорошо, но она ушла. Никакого сожаления. Никакого самокопания.

Да! – он чуть не тряхнул головой, чтобы подтвердить кивком и утвердиться в своей натужной мысли. Ещё днём, до того, как созрело это решение, он думал совсем иначе: «Разве я что-то сделал не так? Что она о себе возомнила? И почему я должен терпеть её выкрутасы?» Всё-таки он взял себя в руки, иначе кто тогда человек, если не хозяин себе? Правда, он опять стал заводиться, но ведь он сейчас же успокоится, да? Как только найдутся эти очки. Не забыл же он их в отеле, иначе придётся вернуться, а значит опоздать на автобус в распрекрасный город Авентура, если он вообще существует.

Вот, нашёл, хвала Господу за Его малые чудеса! Он надел очки, мгновенно почувствовав себя защищённым и недосягаемым. Очень хорошо. И больше ни слова о ней. Хватит сводить с ней счёты. Всё, что теперь нужно, это собраться с мыслями – и вперёд. Со временем её имя откочует в прошлое, населённое людьми, о которых и вспоминать-то не стоит, людьми, способными только на мимолётное присутствие в его памяти, когда он спрашивал себя, что стало, например, с тем-то и тем-то. Не то что бы он прятался от Мэри. Нет. Он вполне парень из разряда «прости-и-забудь», но помани она его хотя бы легчайшим жестом, его сердце мгновенно встрепенётся.
Через улицу тщедушная чёрная кошка с белым пятном на носу тёрлась лбом о педаль припаркованного велосипеда, и Бруно с умилением стал следить за ней. Её вид, безмятежный и умиротворённый, вызвал в нём желание такого же мира и спокойствия. Ему представилась простая жизнь. Без суетного, разъедавшего его сердце честолюбия, которое ничего не давало взамен, а если что и оставляло, то ненадолго. Да, надо выбросить из своей жизни всё пустое и ненужное.

Припомнились отцовские байки про кошек, особенно чёрных, будто бы они на посылках у злых сил, и в детстве, всякий раз, когда одна из них переходила дорогу, Бруно спешил сплюнуть от дурного глаза. С годами, встречая кошек у друзей, он уже не боялся их, но его ладонь, никогда не гладя, задерживалась над их влажными носами. А сейчас ему вдруг подумалось, а не боятся ли её за черноту другие кошки? А будь он в Нью-Йорке, взял бы её домой, дал бы ей заботу и кров?
Да, скорее всего, да. Они бы жили душа в душу, и в нём возникло бы нечто новое. Он бы стал мягче, терпеливее, восприимчивее. Может быть, подумал он рассудительно, мне не стоит никуда ехать. Просто буду стоять и наблюдать за кошкой. Авентура может подождать.

Чувство тревоги, опустошённости и нестерпимое желание оказаться где-нибудь не здесь охватили его в одно мгновение, – там, где не будет никого, кого он знал, – в своего рода Эдеме, где он мог бы жить просто, окружённый природой, с тихим и умиротворённым сердцем и умом.

Подъехал автобус, и несколько пассажиров – всё больше пожилые женщины с пластиковыми пакетами – поднялись с соседних скамеек, а потом и остальные из очереди тесно сгрудились перед закрытой автобусной дверью. Бруно, всё ещё не зная, ехать или нет, пропускал их вперёд. Но ведь он никуда не спешит, да и автобус почти пуст. В этом богом забытом месте только у бедных была нужда в общественном транспорте; остальные проносились на своих сияющих лексусах и «БМВ». И всё-таки сел и, счастливый, устроился возле окна, в которое виднелся океан. Чем дольше ехать, подумал он, тем лучше. Кроме того, он ведь турист. А день слишком прохладный для купания, да и утренние прогулки по набережной, когда он отвлекался от тяжёлых мыслей и даже начинал напевать какой-нибудь мотивчик, он никогда особенно не любил. Сегодня не было той поразившей его женщины, одноногой, встречавшейся каждое утро, но хасидки были на месте, юные, и постарше, по-одиночке и по-двое, по-трое. Многие с яростной, озабоченной решимостью новоиспечённых мамаш катили перед собой коляски. Некоторые девушки тренировались с отягощением – удивительно, подумать только, хасиды тоже заботятся о своей физической форме. По сравнению с тем, что он видел на Манхэттене, хасиды из Майами-Бич, особенно женщины, выглядели так, словно перенеслись прямиком из польского штетла, а их громкий и быстрый идиш раздражал, резко отдаваясь в барабанных перепонках.

Нынешние ост-юден, подумал он. Ему нравился идиш, навевавший воспоминания, нравилась его живучесть, но казалось странным и даже отталкивающим, что здесь предпочитали говорить на идиш, а не по-английски. Он старался не глядеть на эти длинные, бесформенные юбки, рубахи с длинным рукавом, толстые тёмные чулки, на яркие, до боли стягивавшие голову платки. Некоторые женщины были простоволосые и, насколько он мог предположить, девственницы, то есть незамужние, которым не возбранялось не покрывать голову.

Жаль, что они укутаны с головы до пят. Многие из них были бы обворожительны, отринь они свои хламиды и присоединись к современной моде. Их нелепые наряды казались неуместными среди полуобнаженных бегунов, пусть экзотические тюрбаны и платки навевали мысль о тропических цветах, гармонично сочетавшихся с тёмной зеленью кустов и старыми внушительными пальмами на набережной. Когда он только появился здесь, чуть больше недели назад, он искоса посматривал на местных, но проходили дни, и он стал смотреть ровнее, надеясь поймать чей-нибудь приветливый взгляд, что однажды и произошло: молодая мать склонилась над коляской, сюсюкая с младенцем, и когда он поравнялся с ней, она посмотрела на него с мимолётной нервной улыбкой.

Интересно, ведь он проделал весь свой путь до Флориды, только чтобы его взгляд ежедневно встречал хасидов. Даже мужчины, не предпринимавшие выдающихся попыток, с удовольствием пользовались променадом, а теперь внимание Бруно привлёк ссутулившийся старик с тросточкой, возможно, переживший Холокост. Большие чёрные наушники покрывали его уши, и Бруно подивился, что за музыка в них могла играть, пока до него не дошло, что это, вероятно, проповедь раввина, толковавшего Тору или Талмуд.

 
Отрывок из «Bruno’s Conversion» («Преображение Бруно»), нового романа Ципи Келлер (издательство ITNA Press, 2023).
 
________________________________________________________________
 
Перевел с английского Сергей Катуков. Катуков публиковался в журналах «Новая Юность», «Урал», «Крещатик», «Зеркало», «Иностранная литература», «Слово/Word», в сетевых изданиях «Семь искусств», «Лиterraтура» и др.