Гоша умирал у себя дома – в обычном деревенском доме с паутиной на оконных наличниках и выцветшей тёмно-зелёной краской на стенах. Он жил со своей старой бабушкой. Про отца и мать – ничего. Ему было лет шестнадцать-восемнадцать. Нет, скорее, всё-таки шестнадцать. Дом его находился почти напротив сельпо. Мимо не пройдёшь. В тот день, особенно. Возле калитки, и частично на дороге, так что машинам не проехать, бессмысленно толпились друзья Гоши, да и просто зеваки. Вдоль забора, как кони на привязи, молчаливо, и немного виновато, грустили мотоциклы и мопеды ребят. Этой ночью они все были вместе. Они-то и привезли его домой. А старая «Ява» Гоши лежала в это время в пяти километрах отсюда, в придорожных кустах. Распластавшись, как раздавленная ящерица,. Она сейчас тоже умирала, как и её хозяин. Ночью шёл мелкий дождь, от того Гоша и влетел в столб, а затем и в кусты. И сейчас мотоцикл лежал ещё в сырой траве, весь исцарапанный, помятый и испачканный грязью. Мотор уже давно остыл, на бензобаке гордо восседала улитка. Она была рада своему новому приобретению. Гошу ребята кое-как дотащили до дома, а его коня оставили умирать в кустах в обществе улитки. Та была не против.

Я и сейчас помню имена и лица тех шестнадцати-восемнадцатилетних деревенских мальчишек, что гоняли тогда на мотоциклах. Их временем была ночь. Днём они отсыпались. В любом случае, днём их особенно не было видно. А вот, ближе к вечеру-ночи они съезжались к местному клубу, кособокому и неуклюжему деревянному зданию, и постепенно превращались в зомби. С наступлением темноты они как мухи носились из одного конца деревни в другой, на речку, в соседнюю деревню и обратно. Катали девок, орали. Я, маленький, их не понимал. Только завидовал, что у них есть мотоциклы. Как я не просил своих родителей купить мне хотя бы мопед, всегда получал в лоб чугунный отказ. Взрослые называли наших ночных мотоциклистов «рокеры». Почему именно так, не понятно. Модное тогда было слово – «рокеры». Может, потому что иногда ребята громко включали магнитофон? Слушали рок…

Бывает, лежишь ночью, засыпаешь и слышишь приближающийся звук мотора. Сначала окно освещается фарами, затем – звук. Один, второй, третий. Я мог по звуку определить, кто именно сейчас проезжает мимо нас. В моём распоряжении имелась обширная фонотека звуков. Вот горловой низкий бурлящий звук «Ижа» Стаса, вот, дребезжащая, как консервная банка старая «Ява» Гоши, и ровное пение двигателя новой «Чезетты» только что вернувшегося из армии Сани Горбадеева. Подарок родителей на дембель. Взрослое деревенское сообщество, надо сказать, резко негативно относилось к подобной мотокультуре.

Сейчас все эти ребята, какие-то девки и пара местных пьяниц, бессмысленно толпились у дома Гоши. Мимо проходили люди, заглядывались на толпу, и весть о случившемся быстро расползлась по деревне. Стали говорить, что у Гоши прямо лица нет. Так и лежит дома на полу… А лица нет. Одно месиво. Кстати, никаких шлемов и средств защиты тогда, конечно, не было. А, если и были, то напрочь отвергались. В дом никто войти не решался. Как приехала скорая и увезли Гошу, я не видел. Вообще, я больше его никогда не видел.

Той ночью шёл мелкий дождь, от того дорога и была мокрой. От того Гоша и влетел в столб, а затем в кусты. Шёл 1986 год. Скоро закончится лето, закончится страна, закончится детство. Кто об этом тогда мог знать? Может, только улитка на мотоцикле в кустах.