I

Возможно, что представить — значит быть.

Пусть солнце только мнится, оно есть.
 

Но солнце — лишь пример. И все, что мнится —

То существует, как все вещи в мире.
 

Все вещи — только видимость, как солнце,

Либо как ночь, луна иль сон. Царица
 

Без имени заставила помни́ться

Все светлой безымянной пустотой.
 

Ее зеленый разум создал мир.

Она — пример… Зеленая царица
 

Лишь кажущимся летом ее солнца

Заставила и лето измениться
 

Воображеньем. В пустоте златой

Явилась мнясь, что произносит имя
 

Свое, опять, как встарь, во время оно,

И слава дней на ней — ее корона.
 

II

Видения такие — явь: явленья

Так видятся нам каждый день и утро,
 

Стать королевы этой или той,

Чем меньше кажется, когда слепой
 

Несется глаз вперед, тем больше дум

Рождает наш великий задний ум.
 

A век — у королевы взятый образ.

Век может быть зеленым или красным.
 

Век верит или отрицает. Он

Уединен иль против одного
 

Бесчисленное множество идет

На баррикады. Оттого его
 

Лишь мнится личность. То, что глазу мнится —

Есть изначальный образ той царицы —
 

Царицы красной, синей, серебристой.

А если нет, то в чем же утонченность
 

Видения? В явленьях плоских

Мы пребываем здесь, за исключеньем
 

Необъяснимых нежных перезвонов —

Все то, что мнится чувствам, слуху, зренью,
 

То, что мы чувствуем и знаем. Так

Мы чувствуем и знаем те виденья.
 

III

И есть возможные виденья — гордый

Строй на странице юного поэта
 

Иль музыканта темные аккорды,

Когда во тьме он ищет выход к свету.
 

И есть возможные виденья — страсти,

Как смерть солдата, крайнее усилье,
 

Обыденность сверхчеловечья крови,

Последнее дыханье — вдох и выдох,
 

И новый вдох — уже дыханье смерти

Предстательствует за него — дар смерти.
 

Бывает изменение безмерней,

Чем все метафоры поэтов, в нем
 

Бытие овеществится в точке,

Где подчинится музыки огонь
 

Той ясности, которая видна,

И наблюдений завершенье нам
 

Приносит удовлетворенье в мире,

Который сжавшись цельным стал мгновенно,
 

Нет нужды это понимать: он целен

Без наших тайных умственных усилий.
 

А может быть весной овеществится

Та лиловатая упругая частица,
 

Что в небо норовит пружиной взвиться

И кажущейся пеною зальет.
 

Намеренья ума не ясны, плод

Непредсказуем, что потом взрастет
 

Из духа семени. Все таково,

Как представлялось Кальвину и Анне
 

Английской, а Неруде на Цейлоне,

В Базеле — Ницше, Ленин представлял
 

У озера, но прошлого включенья —

Как бы Музей Olimpico: чем больше,
 

Тем меньше, и возможное нам мнится

Как есть или таким, как быть могло.
 

IV

В Базеле Ницше изучал, как пруд,

Менял свой цвет и форму, выцветал,
 

И наблюдал, как в крапчатом движенье

Менялось и само пустое время.
 

Его виденья — глубина пруда,

Сам пруд, а мысли — те цветные формы,
 

Причудливые сувениры форм людских,

Обернутые в мнимость — сонм на сонме,
 

Род изобилья полного: начало —

есть и конец: подвергнуты цвета
 

В мечтах врожденному величью, свету,

А солнце Ницше золотило пруд,
 

Да — золотило этих маний рой

В круговращенье вечном круг за кругом…
 

А Ленин на скамейке лебедей

У озера вспугнул. Он был не создан
 

Для них. И обхожденья образцом

Нельзя назвать тяжелый взгляд и стать.
 

Одежда, обувь, шляпа — все под стать

Распаду тишины вокруг него.
 

Все колесницы затонули. Птицы

Над погребенною водой проплыли.
 

Он вынул из кармана хлеб и бросил,

А лебеди уплыли прочь, как будто
 

О дальних закоулках знали, бухтах.

Пространство с временем слились в одно,
 

И лебеди должны были вернуться.

Взгляд Ленина вмещал те формы, дали,
 

Умом со дна поднял он колесницы,

И дали апокалипсисом стали.
 

V

Коль описание без места мнится,

Вселенная, где обитает дух,
 

То летний день, пусть даже мнится он,

Есть описание без места. Чувство,
 

К которому мы обращаем опыт,

Знанье инкогнито, среди пустыни —
 

Колонна с голубком. Вот описанье

Места, что безразлично глазу. Это —
 

Желанье, ожиданье, это пальма,

Растущая из моря, что немного
 

Отлично от реальности: различье,

Которое проводим в том, что видим,
 

В воспоминаниях об этом — брызги

Деталей ярких с неба. А потом —
 

Грядущее, без места описанье,

Категорическое утвержденье,
 

Аркада. Свет померкших ветхих звезд

Так молодеет, звезды-старики
 

Становятся планетами зари,

Свежи в блестящих описаньях дня,
 

Как предвкушенье верное существ

Уместных, чутких форм из ничего.
 

VI

Но описанье — это откровенье,

А не изображение предмета,
 

Не факсимиле фальшь, однако это —

Искусственный предмет, что существует,
 

Он мнится, но он зрим, хотя не близко,

Двойник он нашей жизни, что реальной
 

Насыщенней, чтобы прочесть тот текст,

Родиться нужно, книга примиренья
 

Ясней, чем опыт солнца и луны,

Понятия, которое возможно
 

Лишь в описании, канон, чей центр

В себе, как Откровенье Иоанна.
 

VII

Итак, теория в изображенье

Важней всего — теория о слове
 

Для тех, кто верит: словом сотворен

Жужжащий мир и шелестенье тверди,
 

Мир слов до самого конца, предела,

В котором нет основы кроме слова.
 

Как речь людей их создает: суровый

Идальго в горных звуках обитает,
 

В том горном зеркале саму себя узнала

Испания, узрев идальго шляпу —
 

Видение испанца, образ жизни,

Народа выявление во фразе,
 

Из яркой пустоты извлечена

Часть речи, что пока полутемна,
 

Что важно, ибо все, что говорили

О прошлом — описание без места,
 

Воображенья слепок в звуке, символ,

И то, что мы о будущем расскажем,
 

Должно ожить пусть мнящимся пейзажем,

Как бы игрой багровых бликов на рубинах.