Я приду к раввину в гости,
мудрецу и книгочею.
Are you Jewish? — важно спросит
и посмотрит на меня.
Ну, конечно, я еврейка,
вы вглядитесь в это имя,
много скажет вам оно.
С этим именем не просто
было жить в стране советов.
Но раввин не впечатлится,
резко, жёстко перебьёт.
Зажигаю ли я свечи
перед каждою субботой? —
вот, что так его волнует,
вот, что важно для него.
Неудобно лгать раввину —
свечи я не зажигаю.
Но раввину не переча,
я пытаюсь честно вспомнить
те черты еврейской жизни,
что присущи были нам.
Утверждаю: мама с папой,
также дяди-мои-тёти
говорили все на идиш.

Ребе вновь не впечатлён.
Зажигала ль мама свечи? —
он упорно вопрошает.
Снова отвечаю честно:
«Чтобы свечи зажигала,
этого, увы, не помню,
но пекла на праздник Пурим
бесподобно оменташим
и фаршировала рыбу
на Еврейский Новый год.»
Нервно головой качает
недовольный мною ребе.
Зажигала ль бабка свечи? —
он уже почти кричит.

Бабушку, увы, не знала,
бабушку угнали в гетто.
В годы меркнущего света
было ей не до свечей.
И отнюдь не свечи — печи
адским пламенем горели,
чтобы всяк её сородич
был в том пламени сожжён.
Бабушка была еврейкой,
в том никто не сомневался
и не задавал вопросы
прежде, чем её сгубить.
Я, конечно, не мудрее
вас, учёного еврея,
ортодокса, книгочея,
но могу без вас решить,
кто такая в самом деле.
Потому-то в моей речи
до сих пор горят те печи,
принимайте их за свечи
и не смейте их гасить!