Сегодня я привез раненых

в военный госпиталь.

и не смог уйти,

хотя не ел три дня.
 

Люди, от которых почти ничего не осталось,

хватали меня за ладони

обрубками рук,

и спрашивали: як там на фронті наші брати?

 

Хирурги,

от сердец которых почти ничего не осталось,

тихо сидели рядом,

пока я расказывал веселые сказки о близкой победе.

Их руки, уставшие птицы,

тренировались завязывать швы,

быстрее и быстрее,

чтобы однажды не опоздать

на один шов.

Я выносил миски с кровавыми ошметками,

выплескивая остатки людей

в грязные баки,

где совсем не осталось места

для новых кусков

человеческого тела.

 

Я мыл пол в коридоре,

собирая кровавую грязь всех фронтов

тельняшкой,

пробитой в четырех местах.
 

Я кормил с ложечки человека-тумбочку,

у которого больше не было ни рук ни ног,

только глаза,

освещающие палату

светом окончательной ясности.

 

Я таскал ящики лекарств

за стремительными женщинами-волонтерами,

которые успевали обнять и согреть всех,

кто оказался рядом,

никому не показывая окоченевших слез.

 

А потом я вышел за ворота госпиталя.

К облезлому киоску.

Съесть хотя бы сосиску.

 

И услышал разговор.

Они шли по улице,

Проститутка и содержанка.

Одна говорила другой,

поглаживая холеную собачку:

«Я точно знаю,

от Украины почти ничего не осталось.

У них уже нет ни света ни газа.

Зимой они замерзнут.

Да и сейчас они неживые.

Я точно знаю.

Мой папик депутат.

Он все контролирует.

Не нервничай, дура…».
 

И знаете что я подумал?

Подумал и громко рассмеялся.

Я хохотал так страшно,

что собачка на руках содержанки

вздрогнула,

умерла.

А блядь замолчала,

побежала,

принимая меня за маньяка.
 

Они не ошиблись, две заблудшие души.

Я подумал: да мне похуй!

Пусть даже вся Украина исчезнет

с карты мира.

Украина уже навсегда

на Великой Карте Снов,

Где, в жутких кошмарах,

к каждому орку,

кто бы он ни был,

будут приходить страшные украинцы,

и рвать на части.
 

Я пишу на русском языке,

потому что это язык проигравших.

Язык смерти,

от которого почти ничего не осталось,

только пара слов

для прощальной песни

на могиле страшного украинца,

который вернется в карающих снах

голодного орка.
 

Я пишу эти не-стихи

потому что мне очень жалко собачку

которая умерла от моего смеха.

 
Прощаясь с госпиталем

я поехал на фронт.

Но от меня почти ничего не осталось.

Только спокойная, веселая злость народа,

который не успел стал взрослым,

но уже отказался жить на коленях.
 

Я точно знаю,

быть может всех нас убьют.

Это

нормальная

историческая

практика —
 

убивать тех,

кто не хочет в рабы

к победителю.
 

Но каждый,

у кого почти ничего не осталось,

перемещается в сказку,

где человека так много,

что хватит

на парочку новых танцев.

для людей без рук, без ног.
 

Мы станцуем одними глазами,

сквозь которые нас видит будущее,

где очень много

                      работы,

                              любви,

                                     песен,

                                           танцев

для живых.