На веслах — был отлив — достиг скалы я,

Что издавна изгрызли волны злые;

В прилив ее, покрытую водой,

Лишь пены означает плат седой.

Там в миле по корме голубовато

Виднелся брег; клонился день к закату.

                Внезапно спицы света, бреши вскрыв,

Блеснули алым в тучах цвета слив;

(Куда вперялся взгляд, оттуда вяло

Пятно пурпуровое уплывало;)

Меж этих век — то глянет, то уйдет —

Инакой тверди открывался свод:

Как будто купы белых лилий плыли

На озера чарующем берилле;

Затем по этой чистой белизне

Кровавой лентой в яростном огне

Свет трепетал, невыносимый глазу,

И вновь за снежной ставней гаснул сразу.

                И все зарозовело; воспален

Кузнечным горном, запада бутон

Раздулся в розу, чье тысячеустье

В черед дышало роскошью и грустью.

Растекся розой в воздухе зенит;

Зарделись волны, и скала горит,

И каждый из ее зубцов и башен

Гранатовым венцом и розами украшен.

                И вижу я: средь просветленных вод

Как будто нечто по волнам плывет,

— Вот остров роз, — и вот другой подале, —

Еще, еще — повсюду прибывали

Цветущей гущей; так во тьме пустой

К одной звезде стекаются толпой

Собратья, и планет сверкает дивный строй.

Передо мною, беспрепонно взгляду,

Лежали эти светлые Киклады,

И видел я: то шесть иль семь Ундин

Взглянуть на мир явились из глубин.

                Их вид таков: прозрачный гребень холку

Венчал, переливаясь, тоньше шелку,

Нежнее паутинки; вдоль хребта

Бежал, волнуясь влажно, до хвоста;

Подобно шлему Гектора, на лица

Свисал, на острые распялен спицы

Иль ребра; цвет казался так глубок,

Как словно бы в ночной лазури тек

Прожилками густой расплав сапфира,

И цикламен, и царский пурпур Тира.

На талиях сребрилась ткань туник,

Спадая на двулопастный плавник,

Как на Помпейской порыжевшей фреске,

Где нимф рои в речном резвятся блеске.

Оперены по-рыбьи рамена,

А в бронзовые кудри вплетена

Ракушка, нитка перлов иль кораллы —

Все дивное, чем бездна одаряла.

Иною Наутилус в упряжь взят

Иль Стромбус, розоуст и бугроват.

Та с веером морским, у той увито

Чело травой ажурно-глянцевитой;

Вот бирюзовых звездочек узор

На влажно-золотом венце — убор

Царей Ассирьи, — и поверх бутоны

Мясистых мидий; боле же короны

Та украшала пальчатая тварь,

Тот аметист живой, что зрит рыбарь,

Когда сребром с сиренью невод вышит,

Где росный перл пульсирует и дышит, —

Рекома Главк; иные ж Эолид

Вплели в венки: стеклистые на вид,

Их щупальцы в движеньи многопалом

Светились переливчатым опалом,

А в бледном теле вспыхивал кармин,

Сапфир танцующий, трепещущий рубин.

                Тут Нереид лебяжьепёрых стая

Взвилась из темных недр, крылом взметая

Пронзенный светом водянистый диск,

И низвергаясь вновь в фонтанах брызг

И арках радуг, пеня и волнуя

Всю в шелковистых рюшах гладь морскую;

Затем, расправив крыльев веера,

И шлейф влача из алого пера

Дугой по ветру, поднялись кругами,

Где злато-рдяное их поглотило пламя.

                Тогда, — как Лето с юныя Весны

Бесцеремонно рвет ее цветны

Прикрасы: “У меня-де есть богаче!”,

И шаря жадно в яблонях горячей

Рукой, швыряет вихрем лепестки

На ветр хмельной, что не видать ни зги

За мельтешеньем белоснежной пены

И розовых дождей; и дерзновенно

Их сардовые кроны обнажит,

Беспечный мот! и вот река бежит,

Засыпана останками; их груды

Теснятся, вспучиваясь у запруды

И пузырясь у сорных берегов

Подобием плавучих облаков; —

Вот так к моей скале стеклись Ундины,

Как яблоневый цвет в реке долинной

В закатном солнце, будто Океан

Седой венцом Весны нежнейшим осиян.

                Они резвились, на меня не глядя:

Плескали брызгами по сонной глади,

Хвостом с лазурным гребешком бия,

Где золотом блистала чешуя

В отлив лиловый, и на плеве алой

Прожилок серебристых сеть играла.

Порой нырнут — мелькнут плавник и грудь,

И стайки пузырей живая ртуть

Стремится вверх; и с мелодичным звоном

Вода бурлит на месте возмущенном.

Порой их бродят бледные персты

Среди зеленой, влажной густоты

Травы морской, чьи спутанные косы

Едва колышутся у склизлого утеса.

                Но большинство глядело на закат;

И нежной грустью их светился взгляд;

Зачем — не знаю, но всегда Ундиной

Владеет грусть: то ль моряков, пучиной

Проглоченных, им неизбывно жаль,

То ль самый сумрак бездн таит печаль,

Где толщи вод зеленые застыли,

Где только рыбы хладные на мили,

Вдали тепла людского; — то ль зачем, —

Я грусть их видел, но причин не вем.

И разнеслось тогда над ширью моря

Их пенье, жалоб полное и горя;

Без прижиманья к раковинам губ,

Без струн и черепаховых скорлуп,

Но голос их в звучаньи речи древней,

Невнятной мне, был флейт любых напевней.

Взлетал он по крутым ступеням гамм

И рассыпался нежным плачем там,

Звенел фанфарой, и на самом пике

Бессильно замирал в томящем душу вскрике.

                Но только солнце в океан сошло,

Поднялся бриз, настойчиво и зло

Задул, и зыбь погнал к архипелагу

Из роз, хлеща его соленой влагой

И затопив вконец. Тогда налег

На весла я; во мгле мой островок

Еще меж волн белелся одичалых,

Где я бывал не раз, но боле не встречал их.
 

The Original
 
               Rowing, I reach’d a rock – the sea was low –

Which the tides cover in their overflow,

Marking the spot, when they have gurgled o’er,

With a thin floating veil of water hoar.

A mile astern lay the blue shores away;

And it was at the setting of the day.

                Plum-purple was the west; but spikes of light

Spear’d open lustrous gashes, crimson-white;

(Where the eye fix’d, fled the encrimsoning spot,

And, gathering, floated where the gaze was not;)

And through their parting lids there came and went

Keen glimpses of the inner firmament:

Fair beds they seem’d of water-lily flakes

Clustering entrancingly in beryl lakes:

Anon, across their swimming splendour strook,

An intense line of throbbing blood-light shook

A quivering pennon; then, for eye too keen,

Ebb’d back beneath its snowy lids, unseen.

                Now all things rosy turn’d: the west had grown

To an orb’d rose, which, by hot pantings blown

Apart, betwixt ten thousand petall’d lips

By interchange gasp’d splendour and eclipse.

The zenith melted to a rose of air;

The waves were rosy-lipp’d; the crimson glare

Shower’d the cliffs and every fret and spire

With garnet wreaths and blooms of rosy-budded fire.

                Then, looking on the waters, I was ware

Of something drifting through delighted air,

– An isle of roses, – and another near; –

And more, on each hand, thicken, and appear

In shoals of bloom; as in unpeopled skies,

Save by two stars, more crowding lights arise,

And planets bud where’er we turn our mazиd eyes.

I gazed unhinder’d: Mermaids six or seven,

Ris’n from the deeps to gaze on sun and heaven,

Cluster’d in troops and halo’d by the light,

Those Cyclads made that thicken’d on my sight.

               This was their manner: one translucent crest

Of tremulous film, more subtle than the vest

Of dewy gorse blurr’d with the gossamer fine,

From crown to tail-fin floating, fringed the spine,

Droop’d o’er the brows like Hector’s casque, and sway’d

In silken undulations, spurr’d and ray’d

With spikиd quills all of intensest hue;

And was as tho’ some sapphire molten-blue

Were vein’d and streak’d with dusk-deep lazuli,

Or tender pinks with bloody Tyrian dye.

From their white waists a silver skirt was spread

To mantle o’er the tail, such as is shed

Around the Water-Nymphs in fretted falls,

At red Pompeii on medallion’d walls.

A tinted fin on either shoulder hung:

Their pansy-dark or bronzen locks were strung

With coral, shells, thick-pearlиd cords, whate’er

The abysmal Ocean hoards of strange and rare.

Some trail’d the Nautilus: or on the swell

Tugg’d the boss’d, smooth-lipp’d, giant Strombus-shell.

Some carried the sea-fan; some round the head

With lace of rosy weed were chapleted;

One bound o’er dripping gold a turquoise-gemm’d

Circle of astral flowerets – diadem’d

Like an Assyrian prince, with buds unsheath’d

From flesh-flowers of the rock; but more were wreath’d

With the dainty-delicate fretted fringe of fingers

Of that jacinthine thing, that, where it lingers

Broiders the nets with fans of amethyst

And silver films, beneath with pearly mist,

The Glaucus cleped; others small braids encluster’d

Of glassy-clear Aeolis, metal-lustred

With growths of myriad feelers, crystalline

To show the crimson streams that inward shine,

Which, lightening o’er the body rosy-pale,

Like shiver’d rubies’ dance or sheen of sapphire frail.

               Then saw I sudden from the waters break

Far off a Nereid company, and shake

From wings swan-fledged a wheel of watery light

Flickering with sunny spokes, and left and right

Plunge orb’d in rainbow arcs, and trample and tread

The satin-purfled smooth to foam, and spread

Slim-pointed sea-gull plumes, and droop behind

One scarlet feather trailing to the wind;

Then, like a flock of sea-fowl mounting higher,

Thro’ crimson-golden floods pass swallow’d into fire.

               Soon – as when Summer of his sister Spring

Crushes and tears the rare enjewelling,

And boasting «I have fairer things than these»

Plashes amidst the billowy apple-trees

His lusty hands, in gusts of scented wind

Swirling out bloom till all the air is blind

With rosy foam and pelting blossom and mists

Of driving vermeil-rain; and, as he lists,

The dainty onyx-coronals deflowers,

A glorious wanton; – all the wrecks in showers

Crowd down upon a stream, and, jostling thick

With bubbles bugle-eyed, struggle and stick

On tangled shoals that bar the brook – a crowd

Of filmy globes and rosy floating cloud:

So those Mermaidens crowded to my rock,

And thicken’d, like that drifted bloom, the flock

Sun-flush’d, until it seem’d their father Sea

Had gotten him a wreath of sweet Spring-broidery.

               Careless of me they sported: some would plash

The languent smooth with dimpling drops, and flash

Their filmy tails adown whose length there show’d

An azure ridge; or clouds of violet glow’d

On prankиd scale; or threads of carmine, shot

Thro’ with silver, gloom’d to a blood-vivid clot.

Some, diving merrily, downward drove, and gleam’d

With arm and fin; the argent bubbles stream’d

Airwards, disturb’d; and the scarce troubled sea

Gurgled, where they had sunk, melodiously.

Others with fingers white would comb among

The drenchиd hair of slabby weeds that swung

Swimming, and languish’d green upon the deep

Down that dank rock o’er which their lush long tresses weep.

               But most in a half-circle watch’d the sun;

And a sweet sadness dwelt on everyone;

I knew not why, – but know that sadness dwells

On Mermaids – whether that they ring the knells

Of seamen whelm’d in chasms of the mid-main,

As poets sing; or that it is a pain

To know the dusk depths of the ponderous sea,

The miles profound of solid green, and be

With loath’d cold fishes, far from man – or what; –

I know the sadness but the cause know not.

Then they, thus ranged, ‘gan make full plaintively

A piteous Siren sweetness on the sea,

Withouten instrument, or conch, or bell,

Or stretch’d cords tunable on turtle’s shell;

Only with utterance of sweet breath they sung

An antique chaunt and in an unknown tongue.

Now melting upward through the sloping scale

Swell’d the sweet strain to a melodious wail;

Now ringing clarion-clear to whence it rose

Slumber’d at last in one sweet, deep, heart-breaking close.

                But when the sun had lapsed to Ocean, lo

A stealthy wind crept round seeking to blow,

Linger’d, then raised the washing waves and drench’d

The floating blooms and with tide flowing quench’d

The rosy isles: so that I stole away

And gain’d thro’ growing dusk the stirless bay;

White loom’d my rock, the water gurgling o’er,

Whence oft I watch but see those Mermaids now no more.