ЧETВЕРТЫЙ ДЕНЬ

Человеку внутри меня двадцать пять недель,
Двадцать пять недель я и хлеб ему, и постель.
И когда я сейчас рыдаю или кричу,
То чему я его учу?

Человеку внутри метро вот уже три дня,
Он не знает света, но знает запах огня.
Он лежит на полу, на пледике, а вокруг
Столько глаз и рук.

Человеку в убежище стало недавно пять,
Он уже научился в нужный момент молчать
И не ныть «мама, мультик» и «это не та еда»,
Дети быстро учатся, да.

Мне плевать, сколько лет человеку внутри кремля,
Но тотчас же должна расступиться под ним земля,
И в том месте, где это, надеюсь, произойдёт,
Ни один росток не взойдёт.

Пусть слюна его станет мылом, а кровь дерьмом,
На надгробье его напишут «и поделом»,
Ну, а дети — пусть дети снова сумеют ныть,
Это будет конец войны.

* * *

DAY FOUR

Someone who lives inside me is twenty-five weeks.
For twenty-five weeks I’ve been his bread and bedsheets.
And if I’m now sobbing or screeching,
What do I teach him?

Someone inside the subway has turned three days old.
He knows no daylight, but he knows fire and cold.
He lies on a little wool blanket, surrounded by
So many hands and eyes.

Someone stuck in the bomb shelter has just turned five.
He’s already learned to stay silent to stay alive,
Not to whine “Mommy, toons” or “don’ wanna eat that.”
Children learn fast.

I don’t give a damn how old the kremlin man is,
But the ground must split and swallow him right where he stands,
And on the spot where this happens, I have no doubt,
Nothing green will sprout.

His spit shall foam, and his blood shall turn into shit,
And on his grave “Serves him right” shall be writ,
And the kids – let the kids learn to whine again.
Thus the war will end.